Хотелось бы узнать, что кому снится? Мне часто снится, что я джедай, но ещё чаще, что я Супермен, спасаю людей (в основном девушек), потом правда интим, но это не по теме!!!

Ночь сегодня была кошмарная; как, впрочем, всегда при болезни. Жар, повышенная мозговая активность на грани безумия, когда мозг симулирует ощущения, которых на самом деле ничто реально вызывать не может, своеобразный визуальный ряд снов – в общем, восемь часов в таком состоянии были не из приятных. Но зато впоследствии было интересно вспоминать и переосмысливать увиденное.

Наиболее ранний сон был достаточно абстрактным: от меня требовалось в некоем темном пространстве, заполненном осколками хрусталя, навести порядок и менять его до тех пор, пока не пропадет все лишнее, а осколки не сложатся в четкую сетку. В какой-то момент этого, наконец, удалось добиться, и неприятные ощущения в теле несколько утихли – но структура хрусталя слишком непрочная и от любого движения готова распасться. Так и случилось: собранная с таким трудом сетка обрушилась и растворилась в темноте, чувства снова обострились, а температура начала повышаться.

Со временем из жаркой, влажной темноты проступили очертания коридора – узкого, безжизненного, давящего, залитого раздражающим желтым цветом. Такие бывают в бункерах и тюрьмах; похоже, именно там я и оказался. Но кто я сам? Выживший после очередного конца света, заключенный, надсмотрщик? Я блуждал по лабиринту из коридоров, время от времени натыкаясь на других его обитателей – высоких мускулистых человекоподобных существ с тяжелыми чугунными масками на лицах. Они иногда переговаривались между собой, но разобрать конкретных слов было нельзя.

Через некоторое время (несколько минут или, может, уже час?) я, следуя за ними, обнаружил выход из лабиринта-бункера – тяжелую круглую дверь, сродни тем, которыми оборудованы банковские хранилища. Осмотрев ближайшие помещения в поисках рычага, который мог бы устранить это последнее препятствие на пути к свободе, я упустил драгоценное время: люди в чугунных масках продолжали прибывать, пока, наконец, не заполнили собой все пространство узкого коридора, вдавив меня в дверь.

Удивительно, но под их напором она подалась и со скрипом начала открываться. Мы оказались в новом коридоре, идущем перпендикулярно тому, из которого мы появились. В одном из направлений явно находится выход, но налево идти или направо – неясно. Впрочем, наши сомнения были тут же разрешены: из темноты слева появился шум – сначала едва слышимый, но с каждой секундой нарастающий – приближающегося потока воды. Я бросился вправо, продираясь сквозь узкое жаркое пространство, пытаясь обогнать надвигающуюся угрозу. Я не оглядывался назад, но почему-то все равно видел, как за моей спиной стена воды сносила закованных в чугун узников тюрьмы, приближаясь все ближе, нагоняя, захватывая меня с собой, придавая мне чудовищную скорость, направляя меня все ближе к освобождению. Я был уже не в бункере – поток разрушил ограничения пространства и заполнил все вокруг, и двигался я уже не столько вперед, сколько вверх, поднимаясь, всплывая, устремляясь на последнем дыхании к поверхности. Я не мог быть точно уверен, что у воды есть пределы, но все равно продолжал грести и надеяться, что когда-нибудь окажусь наверху, в безопасности.

Предчувствия меня не обманули: как-то совершенно неожиданно для себя самого, я вдруг прорвал пленку поверхности воды и вздохнул полной грудью. Но приданное мне потоком ускорение продолжило толкать меня выше, в воздух, за пределы тела. Мое сознание, будто камера, закрепленная на вертолете, продолжило восхождение, и я увидел все: безбрежное пространство океана, тела пленников (или надсмотрщиков, или выживших?), то ли живых, то ли уже бездыханных, а из тумана впереди проступили опоры моста Золотые Ворота, который будто находился в пространстве совершенно безо всякой причины и цели – не связывая два берега, а скорее произрастая диковинным монументом посреди воды.

Подъем продолжился – четкие границы пространства исчезли, когда я оказался посреди светло-серого марева облаков, где уже непонятно направление и скорость движения. Кажется, ускорение, наконец, исчерпало себя, и я остановился; не падая, не поднимаясь. Облака обтекали меня – призрачные, влажные, горячие, уже удушающие. Позабыв о том, что свое тело я оставил далеко внизу, я инстинктивно дернул ногой, надеясь снова начать движение… и, вопреки всему, это сработало: облачная пелена рассеялась, и я обнаружил себя на кровати у себя дома – не в Берлине, где я засыпал, но в Москве.

Привычные законы реальности, пространства и времени восстановились. Я четко помнил, как здесь оказался: всего несколько часов назад я вернулся из заграничной поездки, которая прервалась довольно неожиданно. Я чувствовал разочарование, не осуществив всех задуманных на каникулы планов и не насладившись отдыхом сполна. Наконец, я точно знал, что нужно сейчас делать – ведь наступил обычный рабочий день, и мне необходимо собираться в универ. А до этого нужно успеть выгулять собаку. Но часы будто взбесились: когда я взглянул на них впервые, до начала занятий было еще немало времени, а уже несколько минут спустя я понял, что безнадежно опаздываю. Про собаку я забыл – да и была ли она вообще в квартире? – и выбежал на улицу.

Стоял совершенно обычный февральский день, каким его знает Москва; со слякотью, грязью и холодным серым небом, задернутым непроницаемой стеной туч. Но Москва была другой: покинув дом, я обнаружил себя не в городских условиях, но посреди заросшего пожухлой травой пустыря, по периметру которого проступали контуры редких домов и высоковольтных вышек, раскинувших над безжизненным пространством жужжащую электричеством сетку проводов.

Издали пустырь казался огромным, но я пересек его на удивление быстро, заскочив в первую попавшуюся маршрутку. Даже не взглянув на часы, я понимал, что уже безнадежно опаздываю на первую пару. Возможно, имеет смысл не спешить? Или вовсе вернуться домой? Я чувствовал себя совершенно измотанным, где-то на периферии сознания тенью висела мысль о том, что я на самом деле болен, а в довершение всего за пятку меня настойчиво покусывала совесть, которой совсем не понравилось, что я бросил дома собаку. Но все это перевесила одна простая мысль: домой возвращаться нельзя, так как скоро туда приедет бабушка, а это означает раздражающие споры, упреки и скандалы. Значит, снова надо бежать – куда-нибудь.

Маршрутка между тем прибыла к станции метро и, словно дожидаясь, пока я определюсь с дальнейшей стратегией, начала наматывать круги вокруг нее. За окном неторопливо двигались по своим делам толпы людей, лавируя между нагромождением ларьков, взрезая ногами слякоть и неизбежно унося ее с собой. Я открыл боковую дверь транспорта – но водитель даже не подумал тормозить. Вместо этого он начал постепенно сокращать окружность своего движения, пока не развернулся и, едва не зацепив газетный киоск, направился прямо к цилиндру станции метро. Столкновение было неизбежным, и я, поблагодарив обреченного водителя, выпрыгнул из маршрутки. Возможно, я приземлился в грязь и забрызгал штаны подтаявшим снегом. Возможно, «Газель» с грохотом врезалась в стену позади меня. Возможно, в последний момент водителю удалось каким-то чудом развернуться. Я этого уже не знал – я просто бежал вперед; так далеко, как только можно, чтобы скрыться.

Очнулся я уже тогда, когда оказался где-то далеко за городом, а может быть, и за пределами страны – уже успела опуститься ночь, и передо мной возник темный корпус фермы, окруженной невспаханными полями. Добравшись до нее, я к своему удивлению обнаружил съемочную группу, во главе которой не переставал скакать излишне активный корреспондент в аккуратном костюме и с микрофоном в руках. На мгновение я увидел его прямо перед собой, через объектив камеры: он взволнованным шепотом рассказывал о том, что сейчас проведет зрителя в святая святых – конюшни Пирса Броснана. Он увлек меня-камеру за собой, отодвинул стог сена и за ним обнаружил прекрасного темно-бурого скакуна, который тут же сорвался с места и выбежал на поле, огласив его звонким ржанием. Я, продолжая снимать, полетел вслед за ним, держась немного левее, чтобы захватить каждое движение этого элегантного животного, каждое напряжение мускулов в его ногах и на его шее.

Конь уводил меня все дальше по полю, от ухоженной фермы – к старинному викторианскому особняку, разваливающемуся от старости и сырости. Отвлекшись на мрачный фасад, я потерял своего проводника, который тут же исчез – возможно, вернулся в конюшню; возможно, убежал в близлежащий лес. Его судьба меня больше не волновала: я знал, что в старом особняке происходит что-то, намного более важное. Приблизившись к нему, я услышал тихое всхлипывание и, последовав за звуком, оказался на верхнем этаже, где, склонив колени перед потухшим камином, рыдала старушка. В ней я с удивлением узнал прекрасную актрису Джуди Денч: она играла так вдохновенно, что мне тоже было сложно удержаться от слез.

«Это будет прекрасная роль», подумал я, а затем добавил, «и очень хороший фильм». Наконец, я проснулся.