Название: In Shadows and Darkness, вторая часть трилогии "The Son of Suns", AU

автор: Pax Blank

беттинг: Jediula

первая часть ("В Шторме") здесь: https://www.jcouncil.net/topic26006.html

ссылка на оригинал: http://www.alongtimeago.org/page22.htm

Глава 1 Глава 17
Глава 2 Глава 18
Глава 3 Глава 19
Глава 4 Глава 20
Глава 5 Глава 21 (1) Глава 21 (2)
Глава 6 Глава 22 (1) Глава 22 (2)
Глава 7 Глава 23 (1) Глава 23 (2)
Глава 8 Глава 24 (1)
Глава 9 Глава 25 (1)
Глава 10 Глава 26 (1) Глава 26 (2) 26 (3)
Глава 11 Глава 27 (1) Глава 27 (2) 27 (3) 27 (4)
Глава 12 Глава 28 (1) Глава 28 (2) 28 (3)
Глава 13 Глава 29 (1) Глава 29 (2) 29 (3)
Глава 14
Глава 15
Глава 16

Сообщение отредактировал Алита Омбра - 16.6.2012, 23:42

.

Мара оставалась при исполнении служебных обязанностей в апартаментах Скайуокера всю оставшуюся часть дня, зная о его напряженности и уязвимости и видя, как он замкнут и задумчив. Его кажущееся равнодушие и отстраненность не сильно беспокоили ее - она понимала, что под этой маской скрываются мчащиеся галопом мысли – точно как у Палпатина.
Будучи одной из трех-четырех человек, которым он позволял находиться возле себя, Мара как никогда осознавала двойственность и редкость своего положения. Она оставалась и помощником-телохранителем Скайуокера, и анализатором - глазами и ушами Палпатина - "наблюдателем" Люка, как ее Мастеру нравилось называть многих своих шпионов. Риис, которому Скайуокер, казалось, доверял в той же степени, что и Маре, был его вторым наблюдателем - ее "подкрепляющим", подтверждающим точность фактов Мары... Она не переставала удивляться и восхищаться тому, что Скайуокер разрешал им такую близость к себе, зная кем они оба были.

Принятый на службу Сэйтом Пестажем Риис, по выражению ее Мастера, был хладнокровной натурой, обладающей прирожденным "бесшумным разумом", абсолютная тишина которого очевидно и стала причиной его назначения сюда; хотя, конечно, он не смог бы заблокировать умышленную попытку Люка прочитать его – возможно, поэтому он и допускался последним. Почему разрешали то же самое ей, Мара не знала. Эта двойственность ее положения становилась все более и более… неудобной с течением времени, но Палпатин дал ей ясно понять: если у него появятся хоть какие-нибудь сомнения на ее счет, он попросту удалит ее из свиты Скайуокера. Именно это и мешало Маре слишком углубляться в изучение своей искаженной морали, потому что в глубине души она осознавала, что этот тернистый путь приведет ее только к проблемам.

В конце концов, она понимала, что Скайуокер был прекрасно осведомлен о целях ее пребывания в этой должности, и все же, несмотря на это, он никогда не выглядел осуждающим ее. Он никогда не обвинял ее - одна из вещей, которые очаровывали и привлекали ее к нему. Если у него и возникали какие-нибудь вопросы, то они касались не того, зачем ее разместили здесь, а почему это была именно она. И если у него и были какие-то подозрения по этому поводу, он никогда не делился ими - одна из вещей в нем, которые выводили ее из себя. С другой стороны, вряд ли она могла винить его за то, что он что-то скрывал от нее, учитывая ее положение.

И сейчас он так и вел себя - оставался тихим и погруженным в свои мысли большую часть дня. Он по-прежнему не переоделся и ходил в одних брюках для сна и длинном льняном халате, распахнутом из-за дневной жары. В принципе, он вообще никогда не любил переодеваться и завязывать халат, который теперь к тому же цеплялся за выступающие спицы в его руке и ключицах.

В данную минуту он сидел за столом в своей душной и безветренной гостиной, безучастно глядя на крошечные пылинки, кружащие в лучах солнечного света. Рука машинально прокручивала нагретый осколок темного металла - следуя таким своеобразным способом совету Халлина разрабатывать моторику и координацию нового протеза. Мысли же Скайуокера явно прокручивали разные неизвестные Маре сценарии, один за другим, выискивая изъяны в их логике и оценке.

Этот грубый, кривой осколок несколько дней назад дал Скайуокеру Халлин. Люк повернул его в руке, спросил:
- Что это?

- Я подумал, тебе может понравиться это, - произнес загадочно Халлин, говоря о длинном скрученном куске металла диаметром с палец, потерявшим свой первоначальный цвет под воздействием высокой температуры.

- Что это? - повторил Люк.

- Это то, что почти убило тебя, - небрежно ответил худощавый доктор. - Я вынул эту штуку из твоей шеи в операционной - из-за нее ты и не мог говорить в начале. Она пронзила насквозь твою трахею. Кто-то где-то охраняет тебя, потому что загогулина на этой штуке скрутилась вокруг твоей яремной вены, не задев ее. Ты захлебывался собственной кровью и мне пришлось сделать срочную трахеотомию прямо на полу ангара, чтобы ты мог дышать, несмотря на эту штуку в горле.

Люк повертел гибельный осколок шрапнели в руке.
- Поэтому ты, естественно, решил сохранить его.

- На самом деле я чувствовал, что сделал довольно внушительную работу по реконструкции твоего горла за несколько операций, поэтому оставил эту штуку, чтобы показать тебе. Надеясь что, возможно, ты стал бы чуть больше ценить мои таланты. - Саркастичная и самоуверенная смесь гордости и тщеславия в голосе доктора как всегда была пронизана достаточным количеством самоуничижения, делая то, что он говорил, более притягательным.

- Что ж, хорошо знать, что ты преследовал собственные интересы, - прохрипел Люк, забавляясь.

- И еще я как-то читал, что раньше - в те дни, когда для оружия использовали твердые снаряды - у солдат было поверье, что где-то есть пуля с их именем на ней. Это - не совсем пуля, осколок, но на нем, бесспорно, твое имя. Я подумал, что тебе захочется оставить его, чтобы не дать вернуться назад для очередной попытки достигнуть своей цели. - Халлин долго смотрел в несогласованные глаза Скайуокера и затем отвел взгляд, внезапно смутившись своей сентиментальности.

Люк дружески улыбнулся.
- Для этого у меня есть ты, Халлин, - легко парировал он.

- Если бы я прибыл на борт "Несравненного" двумя минутами позже, я бы ничего не успел сделать, - не согласился Халлин, полностью вернув себе деловой настрой. И затем в голосе послышались ноты самоуверенности и насмешки - то, что мог позволить себе в общении со Скайуокером только доктор, не испытав затем неприятных последствий: - Помни об этом, когда вновь соберешься шататься неизвестно где на своем драгоценном экспериментальном СИДе.

- Ты всегда будешь приходить в последнюю минуту, чтобы залатать меня - тебе просто нравится драма.

- Нет, мне нравится сидеть на террасе с хорошей порцией спиртного и ничего больше не делать. Намного лучше, чем следить за новыми потрясениями галактики, - возразил Халлин. - Мне не нравится раз за разом латать тебя и восстанавливать затем свои раскромсанные нервы в ожидании очередного ЧП. - Он многозначительно взглянул на длинный кривой осколок. - В следующий раз, когда захочешь сделать какую-нибудь глупость, посмотри на этот кусок шрапнели и вспомни, что я тебе сказал.

.

К концу дня Люк бродил по широкому балкону, обозревая сверху сады на крыше Монолита - основного здания Дворца. Это был первый раз, когда он вышел наружу после своего ранения; устав, он задумчиво оперся руками на каменную балюстраду, искусно отделанную тысячами крошечных кусочков полированного мрамора, всматриваясь в протянувшуюся к горизонту столицу.

Мара слонялась позади, жмурясь от яркого света; солнце уже стояло над крышами самых высоких, плотно застроенных зданий, бросающих вокруг себя длинные тени, которые однако не достигали Дворца. Мара видела, что Люк по-прежнему был очень слаб, хотя силы постепенно возвращались к нему, день за днем. Она даже раз застала его за несколькими экспериментальными колебательными движениями с рукоятью его сейбера - он точно испытывал зуд по своим тренировкам.

- Ты не должен выходить на балкон, - предостерегла она в конечном счете, вглядываясь в стоявшие вдали высотные здания. – Это фактически приглашение для снайпера.

Казалось, он удивился:
- Мара, я только что пережил четырехзарядный взрыв в диапазоне прямого действия - и ты думаешь, что один лазерный выстрел снимет меня?

- Случались и более странные вещи.

- Да-а, однако это недостаточно странно для моей жизни, чтобы случиться.

Она посмотрела на него, ничуть не убежденная. Он едва ли был в состоянии продолжать оставаться на ногах, хотя она не собиралась говорить ему об этом.

- Все нормально, - сказал он, явно хорошо зная, о чем она думала; и она задавалась вопросом, читал ли он ее открытые мысли и осознавал ли, что она понимала многое из его позы, видя, как ветер болезненно натягивает на коже легкую ткань его халата через спицы в ключицах.
Еще какое-то время она тихо смотрела на него, наблюдая, как путаются на теплом летнем ветру его волосы, как трепещет халат...
В конце концов, он искоса взглянул на нее, давая понять, что она смотрела на него слишком долго. Мара быстро отвела глаза, повернулась и уселась на широкую каменную балюстраду, не обращая внимания на смертельную пропасть позади, совершенно уверенная в своем чувстве равновесия. Если Скайуокер как-то и встревожился ее действием, он хорошо это скрыл.

Мара лишь мельком оглянулась на него.
- Если бы мне давали по кредиту каждый раз, когда я видела тебя, смотрящим на этот проклятый город...

- Тогда возможно ты смогла бы вернуть мне половину того, что проиграла в сабакк, - усмехнулся он, по-прежнему наблюдая широко раскинувшийся городской пейзаж плотно стоящих друг к другу роскошных высотных зданий, самых богатых и престижных на Корусканте. Она как-то сказала ему, что за вид на Императорский Дворец, стоимость собственности увеличивалась в два раза, и он был искренне озадачен этим.

Мара улыбнулась, яркие волосы развевались на ветру, задевая щеки.

- Я просто дожидаюсь, когда мой долг будет соответствовать затраченным мной времени и силам, чтобы предложить тебе сыграть на все сразу, пан или пропал.

Его собственная улыбка заколебалась, по лицу прошла краткая тень сомнения.
- Это как раз та игра, которую я обдумываю прямо сейчас, - пробормотал он спокойно.

Мара взглянула на него, зная, что он думал о надвигающемся визите Императора. Он пристально смотрел на кривой кусок шрапнели, крутящийся в руке.

- Я бы очень тщательно подумала, прежде чем пойти против него, - произнесла Мара, стараясь сделать это легко, чтобы ее тон не подразумевал ничего, кроме совета.

- Я не думаю о том, чтобы пойти против него, нисколько, - ответил Люк, сжимая кулак вокруг злополучного осколка. - Только… о повышении ставок.

Мара нахмурилась:

- Для чего?

Скайуокер склонил голову набок, но больше ничего не сказал, вновь впадая в задумчивое состояние и блуждая глазами по городу в отдалении; огромные здания купались в пунцовом жаре наступившего сумрака. Мара вздохнула, смотря вниз на свои ноги, пинающие пятками балюстраду.
- Знаешь, иногда ты хуже Палпатина, со своими тайнами и планами.

Он только усмехнулся, ничуть не задетый ее словами.

- Я был бы дураком, если бы сказал тебе, и ты знаешь это, - спокойно произнес он, в голосе не было ни злобы, ни обвинения.

Однако Мара почувствовала острую боль вины, не дающей ей поднять взгляд; колеблющаяся мораль и глубоко укоренившиеся привязанности заставили ее неловко промолчать.


.



Люк зашел в свою гардеробную, чтобы переодеться для ужина; рубашка, которую он просил, ждала его на вешалке, свежевыстиранная и отглаженная. В высшей степени организованный Дэррик точно знал то, что затребовал Люк, принеся рубашку из комнаты хранения.

Она была абсолютно черного, редко носимого им цвета. Изысканная тонкая ткань, воротник стойкой, крошечные, сделанные руками шелковые узелки формировали пуговицы, идущие по центру до половины длины, плетеные петельки из тонкой тесьмы, соединяясь с ними, создавали едва различимые замысловатые узоры, черные на черном. Люк оставил их частично расстегнутыми, подогнав стиль рубашки под цепляющиеся спицы в его костях - поэтому тщательно вышитый высокий воротничок небрежно свисал по сторонам, шелковистая ткань приносила приятную прохладу коже. Великолепная, парадная рубашка тонкой ручной работы.

Та самая, что была на нем в первый вечер после того, как он проснулся здесь - в первый раз, когда он оказался перед Императором. Он чувствовал себя тогда крайне неудобно и неуместно посреди этого всеохватывающего и всепроникающего богатства, неуклюжим и стеснительным. Теперь он не думал об этом вообще; все здесь существовало для удовлетворения определенных целей и стремлений, неся даже в мелочах тонкие намеки и послания.

Искусно сшитая, детально проработанная рубашка была не в его вкусе, она была выбрана Палпатином вероятно перед его прибытием, но в этом и был смысл. Император не ужинал в частной столовой Люка с тех пор, как миновали те двенадцать недель, когда Палпатин приходил сюда каждый вечер, ожидая сопровождаемого гвардейцами Люка; каждый вечер они оба сидели за богато накрытым столом, не притрагиваясь к пище.

И сегодня, собираясь прийти сюда и приказав подать ужин в ту же самую комнату, Палпатин рассчитывал сделать заявление - указать на возвращение к тому моменту, к той возможности.

Люк понимал, что это было тщательно продуманное напоминание того, что было раньше, того как много изменилось с тех пор. Даже больше, это было возможностью вновь вернуть этот момент - для Люка - чтобы изменить свое решение, основываясь на большей информации и менее наивной точке зрения. Его Мастер предлагал начать с чистого листа, и Люк был согласен потворствовать ему - это, по крайней мере, определенно изменилось.

Но несмотря на все изменения за последние три года, кое-что осталось прежним. У Люка все еще была собственная повестка дня к столу, свои собственные желания и свои собственные цели. Он просто научился маскировать их - научился играть в игру его Мастера. Именно это он и намеревался сделать сегодня вечером.

Палпатин рассчитывал на ответную реакцию своего драгоценного джедая, желая ясности его позиции в свете случившегося. Император пошел на большой риск, чтобы вызвать эти изменения - Люк теперь был абсолютно уверен в том, что именно Палпатин спровоцировал произошедшее, хотя Люк и не был настолько безрассуден, чтобы пытаться искать этому доказательства - это лишь бы насторожило Императора. К тому же это было бессмысленно - по какой бы причине все не произошло, конечный результат оставался неизменным. Эта особая махинация принесла его Мастеру успех.

Потому что она полностью разъяснила Люку его положение: изолированное и неподдерживаемое ничьей стороной. Разъяснила болезненную очевидность - Люк не мог опереться и положиться ни на кого, кроме себя.

Этот простой факт собирался стать движущей силой всех его действий и стремлений. Он слишком долго оставался уязвимым, разрываемым противоречивыми принципами и привязанностями, и Палпатин был совершенно прав, указав ему на это. Что ж, теперь у него была новая преданность – та, которой он должен был следовать уже давно.

Себе самому. Своим планам. Своим задачам.

Да, Палпатин ожидал реакции, и Люк намеревался ее предоставить. Для своих собственных целей.
.

Стоя перед высокими окнами своей гостиной, Люк терпеливо ждал приглашения в обшитую черным деревом столовую, наблюдая, как день уступил небо чернильной темноте, освещаемой жаром городских огней.

Когда тяжелые двустворчатые двери, наконец, открылись, он вступил внутрь, чтобы найти своего Мастера, стоящим перед массивным каменным камином - точно так же, как это было в первый день их встречи. Несмотря на теплый вечер, внутри был разожжен огонь. Ряд высоких стеклянных дверей на балкон был открыт, чтобы снизить температуру, идущую от огня - то что, никогда не позволялось в первые месяцы его нахождения здесь - фактически это было невозможно, двери установили только после того, как жилец этих комнат больше не собирался бежать из них.

В то время были установлены обзорные окна военного образца толщиной в несколько дюймов, скрепленные тросами с массивными балками, спрятанными в укреплениях внутри стен. Тюрьма, чтобы держать Джедая - как сказал тогда его Мастер. Люк все же разбил их, одним единственным ударом Силы, разрушив и окна и большую часть окружающей стены - настолько намертво они были скреплены с ней. Но он сделал это.

Какую сторону Силы он использовал тогда для этого, Свет или Тьму? Он не помнил больше, не помнил, когда он начал колебаться, хотя с острой, как острие ножа, ясностью он помнил момент своего падения. Своего "раскрытия", как часто называл это Мастер, и Люк не понимал наверняка почему - они оба знали, чем это было.

Император медленно повернулся, его длинный плащ прошелестел по полированному мрамору; резкий мерцающий свет огня играл на его сморщенных, изможденных чертах лица. Когда Люк увидел его первый раз, он был потрясен этой обезображенностью - теперь лицо Палпатина было знакомо ему больше, чем его собственное. Он редко смотрел на себя в зеркало, его больше не волновало то, что он там увидит.

В поклоне Люк мучительно опустился на колено, раны по-прежнему мешали ему, и Император тут же сделал жест подняться.

- Встань-встань, друг мой, - голос был наполнен тщательно вымеренным чувством заботы.

Полностью удовлетворенный, что его рискованная игра оправдывала себя, Палпатин прошел к столу и сел, улыбаясь со снисходительной и пустой милостью. Его дикий джедай последовал за ним, воплощая собой сдержанность и уважение, и Палпатин позволил себе волну скрытого удовольствия, осознавая, сколько изменений произошло в мальчишке с тех пор, как они встречались за этим столом последний раз.

Вошли слуги, легко и проворно, в тишине раскрыли блюда и наполнили бокалы. Скайуокер вежливо ждал, пока Император не начнет есть, прежде чем сделать то же самое, не выказывая никакого нежелания и действуя весьма спокойно и непринужденно в соответствии с протоколом двора. Взяв один кусочек, Палпатин остановился, так же, как и его ученик – оба пришли сюда не для еды. Вместо этого Император откинулся назад, наблюдая за своим павшим джедаем, вспоминая...

На пути своего преобразования тот не сделал без борьбы ни одного шага, сражаясь с Палпатином в каждой встрече, в каждом слове, в каждом моменте. Ничто не было отдано просто так - каждая победа методично вытягивалась, удар за ударом, из этой упрямой, непокорной, стойкой и выдающейся воли.

Это был длинный путь - от захвата силой до контроля над ним, до взятия им на себя обязательств.

С его отцом было по-другому; желание Энакина защитить свою наивную, маленькую сенаторшу вынудило того в конечном счете действовать, если и не на лучший результат, то по крайней мере из лучших побуждений, пусть и искаженных. Но Палпатину необходимо было удержать Энакина на этом направлении - обеспечив того более сильными и более темными эмоциями. И благодаря впечатляющему предательству Оби-Вана эти эмоции были найдены - цементируя решение Вейдера так, как никогда бы возможно не смог добиться Палпатин; воспламенив негативные эмоции, держащие власть и резонанс с намного более глубокими шрамами, чем были оставлены огнем Мустафара.

Принуждение к повиновению воле Палпатина было тем, что держало бы Вейдера какое-то время - как и его сына... но только в разуме и теле, не в душе.

Предательство и нападение - личное нападение тех, кому тот абсолютно доверял - это принесло душу Скайуокера; так же, как это было с душой его отца.

О, это было бесподобно, восхитительно - видеть мальчика таким, видеть, как он с готовностью избавляется от последних изорванных клочков своей слабости, пытавшихся связать последнего из джедаев бессмысленными сдерживающими ограничениями. Он был свободен теперь от них - от всего, кроме его Мастера. Потому что Палпатин знал то, что заставило его идти вперед - в конце концов, именно он привел все это в движение. Взял Джедая и сделал из него Ситха. До этого дня всегда было что-то – память, некие призраки прошлого, за которые цеплялся мальчишка, веря в их чистоту и незапятнанность, держа их словно какой-то прекрасный идеал…

И они сами разрушили его - не Палпатин, а они. Те самые люди, которыми мальчишка восхищался и уважал, выкинули его веру в грязь, растоптав и уничтожив.

Его темный джедай поднял голову, все еще в неловком движении, те странные, острые, чудесно несоответствующие друг другу глаза приковали к себе взгляд Палпатина. Скайуокер по-прежнему страдал от ран, был ожесточен и озлоблен, и он желал тех, кого можно было бы обвинить в этом...
И Палпатин даст их ему - сделает это личным делом Скайуокера.

- У меня есть имя для тебя, друг мой, - сказал наконец Император с небрежной беспечностью. – Точнее два. Мон Мотма непосредственно подписала приказ о твоем убийстве, а предатель Империи Крикс Мадин стал организатором - сама идея первоначально принадлежала ему, именно он принес ее на рассмотрение главе Восстания.

Глаза Скайуокера сузились, осмысливая сказанное, холодный, сдерживаемый гнев при озвучивании этих имен пронесся волной по поверхности Силы, грея Палпатина своей мощью.

- Только они? - его джедай положил вилку на край тарелки. – Больше никаких имен? Еще кто-нибудь был вовлечен в это?

- Нет. Я прочитал сообщения между целевой группой и офисом Мадина, все они были зашифрованы. Никто больше не был в курсе. Только Мадин и Мотма.

Захочет ли Скайуокер и имена непосредственных исполнителей? Это было бы прискорбно. Во-первых, из-за того, что Палпатин хотел сохранить сконцентрированный гнев своего джедая, полностью сосредоточенный на одной цели. И, во-вторых, хоть это и маловероятно, но тот мог обнаружить, что Палпатин знал о проникновении мятежников на верфи Куата - туда, где находился "Несравненный", и он позволил им оставаться там.

Они давно мертвы, конечно, - мертвецы были не в силах что-либо рассказать, и, по правде говоря, Палпатин не ожидал, что покушение будет таким успешным, почти достигнувшим своей цели - так что кто-то должен был взять на себя основной удар его собственного гнева.

Но было бы лучше, если Палпатин останется абсолютно несвязанным с этим. Не должно быть никаких двусмысленностей. Скайуокер делал этот финальный шаг добровольно, исходя из собственного решения, без какого-либо влияния его Мастера. И Палпатин предназначал, чтобы это оставалось именно так.

- Как вы можете знать, что Мадин не посылал те же сообщения другим руководителям головного штаба?

Палпатин, вероятно, легко мог бы вовлечь в это и остальных бывших близких союзников Скайуокера, но... всему свое время.
- Нет. Мой агент имеет возможность контролировать все поступающие и выходящие коммуникации. Информация, упоминающая целевую группу исполнителей, проходила только между Мадином и Мон Мотмой.

- Он уверен в этом?

- Абсолютно. У Лимэрита полный доступ к проходящей информации. Ему доверяют уже много лет.

Скайуокер тихо и медленно кивнул. Опираясь локтями на безупречно чистую скатерть, он задумчиво сжимал перед лицом кулак одной руки в другой, из не застегнутой манжеты виднелись полимерная белая форма и металлические спицы, фиксирующие раздробленную руку.

- Что ж, теперь это неинтересно... - наконец, пробормотал он, говоря практически сам с собой.

Внезапно осознавая испытующий взгляд своего Мастера, Скайуокер настороженно посмотрел на него, и Палпатин довольно улыбнулся в те изумительные бесподобные глаза холодного цвета льда.
- Как далеко ты продвинулся, друг мой, - тихо и благосклонно произнес он. - Это был трудный путь, но он только сделал тебя сильнее. От заблуждений и неведения до прозрения - от дня до ночи... - Он склонил голову в сторону, не сводя желтых глаз с объекта своих раздумий, мальчишка спокойно и пристально смотрел в ответ.

Сделает ли он то, на что надеялся Палпатин? Сделает ли этот финальный шаг - отрезав эту веревку - охотясь на тех, кого он когда-то чтил?

Поскольку правда состояла в том, что даже теперь, после трех долгих лет, Палпатин не был полностью уверен в этом диком, изменчивом, всегда балансирующем на лезвии ножа нраве. Приручит ли его когда-нибудь Палпатин? И хотел ли он этого вообще, на самом деле?

- Ты будешь выть во Тьме… мой дикий Волк?

Люк чуть снисходительно склонил голову, впервые искренне принимая эпитет Палпатина, соглашаясь дать своему Мастеру все, что тот бы ни захотел, пока эти желания совпадали с его собственными намерениями.
Он полуулыбнулся, не сознавая безжалостной угрозы на своем израненном лице.
- Выпустите меня на охоту, и я позабочусь, чтобы меня услышали.