Название: At the Brink of the Dawn and the Darkness, третья часть трилогии "The Son of Suns", AU

автор: Pax Blank

беттинг: Jediula

первая часть "В Шторме" находится здесь: https://www.jcouncil.net/topic26006.html

вторая часть "В Тенях и Темноте" здесь: https://www.jcouncil.net/topic26642s0.html?start=0

ссылка на оригинал: http://www.alongtimeago.org/page27.htm




Сообщение отредактировал Алита Омбра - 11.5.2013, 19:03

Люк сидел в целеустремленной, сосредоточенной тишине своих офисов, расположенных в Кабинете почти на самом верху Южной Башни Императорского Дворца на Корусканте, длинный ряд высоких транспаристиловых дверей был распахнут настежь вдоль одной из стен; снаружи, стуча по светлому травертиновому камню балкона, шел дождь.

Далеко внизу, непрерывной мелодией звучал раскатистый металлический звон установленных в строгом порядке флагштоков, выстроившихся вдоль далеко простирающейся «знаменной галереи» Главного Дворца, известного среди тысяч тех, кто работал и жил здесь, как «Монолит». Флаги с сотен планет были установлены на шестах у вершины величественной и горделивой громады стоуровневого Монолита - центра правительства, торговли и вооруженных сил Империи.

Страдая от навязчивых идей и паранойи, Палпатин стремился держать всю власть под рукой, как можно ближе к себе, и это положение дел сохранялось и в год начала правления нового Императора, по довольно простой причине - это был самый эффективный способ справляться с крупномасштабной задачей материально-технического обеспечения огромных областей необъятной Империи.
В этом, как и во многом другом, новый Император приобретал репутацию прагматика, в каждом значении этого слова: порой практичного и неприхотливого, временами черствого и неприступного, хладнокровно безжалостного человека – уже известного тем, что переходить дорогу ему было опасно.

С другой стороны ничто из этого не было сюрпризом для тех немногих, кто был приближен еще к Императору Палпатину; несмотря на то, что Наследником протеже Палпатина был официально назван только в двадцать пять лет, двор он начал посещать значительно раньше.

И там, и среди военных были те, кому хватило проницательности для внимательного наблюдения за ним, для тщательного анализа его поведения и деятельной, изменчивой натуры.
В то время как большинство ожидало от молодого Наследника весьма длительного становления в его новом положении, нашлись те, кто сочли разумным заблаговременно обозначить свои притязания и поддержать его, кто открыто, кто тайно.

Из-за его способностей часто шептали, что он - сын Палпатина, и в то же время поговаривали, что он - сын Вейдера, но как бы там ни было, молодой Император предпочитал держать правду при себе, не имея привычки делиться информацией. Даже его имя было тайной. Палпатин называл его Волком, Командующим своего Флота или своим диким джедаем, но никогда не называл никакого настоящего имени...

Даже сейчас его упоминали только как "Император". А те, кому оказывалась честь и привилегия говорить с ним непосредственно, использовали "Ваше Превосходительство" или «сэр». Слуги порой утверждали, что подслушали имя, с которым к нему обращались самые приближенные к нему в личных апартаментах: «Люк», - но это было мало полезно тем, кто пытался проследить личность их нового Императора.

Люди перешёптывались, конечно, о том, что Палпатин умер слишком быстро, спустя лишь год после официального признания им наследника. И о том, каким систематизированным и организованным было вступление Наследника на престол, каким по-военному четким, очень похожим на переворот.

Но никто не высказывал этого вслух - если кому-то подобное и взбредало в голову, он делал это лишь раз.

Сейчас флаги громко трепыхались на сильном ветру, хлещущим по стенам Монолита, их беспорядочная шумная трескотня по-прежнему слышалась через открытые двери кабинета, в котором работал Император.

Он был, как всегда, безупречно одет: костюм самого темного оттенка синего цвета, напоминающий военную форму, но не являющийся ею, белая льняная рубашка; хотя сейчас, находясь в уединении своего кабинета, он позволил себе снять мундир, и тот висел на спинке стула у противоположной стены просторной комнаты. Высокий стоячий воротничок рубашки едва закрывал толстый, неровный шрам на правой стороне шеи. Этот блеклый рубец, как и тот, что пересекал правую сторону лица от самой брови до подбородка, задевая губы, являлся видимым напоминанием о состоявшемся два года назад покушении мятежников - почти сразу после того, как он был объявлен прямым наследником Палпатина. Таким же напоминанием служили и его несочетающиеся глаза. Правый глаз был поврежден при взрыве и до сих пор сохранял темное пятно, затрагивающее часть белка и радужки, бывшей когда-то безупречно синего цвета.

Зачем он решил сохранить эти шрамы, никто не понимал – кроме тех, кто находился совсем рядом с ним. Они знали, что это было выбором старого Императора, когда Наследник лежал в коме много недель после чуть не ставшей успешной попытки его убийства.

Но "почти успех" был синонимом неудачи, и строить гипотезы о том, что произошло бы, завершись покушение, как планировалось, было пустым занятием. В реальности же то, что могло стать критическим и дорогостоящим падением в анархию и гражданскую войну после смерти Палпатина, было превращено в эффективный и хорошо организованный переход; сторонники Наследника, ждущие за кулисами своего часа, дня, когда их вложения окупятся, безусловно, имели личную заинтересованность в стабилизации правления нового Императора и потому продолжали поддерживать его и после прихода к власти. Выбранные с тщательной рассудительностью из разных кругов, от завербованных военных до Королевских Домов, обладающих значительной властью и влиянием при любой ситуации, они составляли достаточное количество для скрепления и удержания неоперившегося режима в течение его первого рискованного года против оппортунистического давления и корыстного подстрекательства в мятежу.

Недоброжелатели, так же как и сторонники, находились везде, и внутри Королевских Домов, и среди старой закалки военных; тем не менее, в целом, общественность пребывала в восторге, особенно от произошедших перемен – начавшихся вскоре после инаугурации нового Императора. Те же, кто понимал в политике несколько больше, наблюдали за происходящим с приглушенным цинизмом, желая посмотреть на то, что будет дальше.

К настоящему моменту, спустя год у власти, новый Император шел по тонкой грани между сторонником прогресса и приверженцем традиций; единственные внешние изменения произошли в течение нескольких недель после начала его правления - в виде поправок к конституции, смягчающих доступ к ГолоНету и пересмотра старого имперского Акта Классификации Разумных Разновидностей, инициированного Палпатином и обычно называемого Указом о Рабстве.

Любое разумное существо, вне зависимости от разновидности, больше не могло быть связано малооплачиваемым контрактом или быть ограниченным в свободе передвижения из-за своей позиции в "классификации"; данное обстоятельство теоретически запрещало легализованное рабство, которое долгое время существовало при господстве Палпатина. Но на деле граждане Е-класса, алиены, ранее зависимые от Акта Классификации Разумных Разновидностей, составляли около четверти населения - так что сложности осуществления такого указа были серьезными и видимые изменения шли тяжело и медленно. Системы Центральных Миров и Колоний, в которых проживало минимальное количество граждан Е-класса, были единственными системами, где было действительно реально немедленное проведение новых законов в жизнь. Но даже здесь отмена старой редакции Акта Классификации регулировалась теми же самыми людьми, которые отвечали за его введение и контроль два десятка лет назад - имперскими вооруженными силами - поэтому перемены заключали в себе не только проблему принудительного соблюдения закона, но и вопрос переподготовки кадров, а такие вещи всегда требовали времени.

Хулители утверждали, что фактическая формулировка изменений к Акту Классификации Разумных Разновидностей была довольно расплывчата и допускала различные интерпретации - типичные для имперской власти; Императора же, восхваляемого в народе за проводимые им изменения, они называли непреклонным сторонником жесткой руки, держащим массивные вооруженные силы и властолюбивые Королевские Дома под своим абсолютным контролем и применяющим при необходимости силу без малейших угрызений совести. Но подобные игры власти велись в ее высших эшелонах, не становясь достоянием общественности.

Большинство видело в новом Императоре человека умеренных взглядов и расценивало его как более спокойную замену Палпатину; и, несмотря на то, что в целом власть и ограничения оставались точно таким же, как прежде, те публичные уступки, на которые он пошел так быстро, купили ему популярность. Ограниченные появления на публике - неслыханные для правления его предшественника – давали Империи человеческое лицо, а гражданскому населению - чувство подлинных изменений, нечто, что было весьма наглядно по всем недавно открытым каналам ГолоНета с ослабленной цензурой.

То же самое смягчение цензуры позволило хулителям во всеуслышание заявлять, что эти уступки были не больше чем известным трюком, показухой, что видимость реформ лишь украшала остававшиеся неизменными душащие ограничения старой Империи. Несмотря на новые указы, восхваляемые как определенная свобода слова, любое использование ГолоНета для поиска, поощрения и распространения повстанческих взглядов и призывов к мятежу, как с прямой ссылкой на Восстание, так и само по себе, оставалось незаконным. Любой член подобной организации, любой, кто помогал, финансировал или снабжал ее членов, любой, кто облегчал их существование молчаливым игнорированием или сокрытием информации по-прежнему сталкивался с быстрой казнью без долгих разбирательств.

С другой стороны, в объявленном вне закона Мятежном Альянсе это никого не удивляло – то, что человек, уже печально известный своим непредсказуемым, переменчивым характером, сначала отменяет, а затем устанавливает основополагающие принципы тоталитарного государства своего учителя так, как он считает нужным. Империя была по-прежнему Империей, и новому Императору необходимо было все же сделать свое присутствие реально ощутимым сверх первой очереди своих указов, вполне могущих еще оказаться лишь запудриванием мозгов.

Единственное, что он действительно сделал с тех пор как вступил на престол, так это укрепил свою позицию и поддержку, как в политическом, так и в военном отношении - довольно прогнозируемый шаг. В конце концов, обладая незаурядной одаренностью, он не зря был любимцем Палпатина - и этот отрезвляющий факт перевешивал любой спонтанный закон, выпущенный им в течение нескольких дней после инаугурации.




Сам человек сидел в непринужденной, свободной позе, погруженный в работу, опираясь локтями на широкий полированный стол из ценной древесины с причудливыми узорами из капов и наплывов. Поддерживая рукой голову, он изучающе смотрел в лежащий перед ним датапад, прикладывая усилия, чтобы не отвлекаться и не переводить взгляд на роскошный вид, открывающийся из его кабинета – исключительный и доступный лишь очень немногим жителям Корусканта: открытое бескрайнее небо, кроны гигантских деревьев, заботливо выращенных в раскинувшихся на крыше Монолита садах, достигающие пенистых гребней серых дождливых облаков, неровные очертания города вдали. И тишина… Или то, что можно было назвать тишиной на столичной планете; двигающийся на строго установленном расстоянии от дворца транспорт звучал как едва различимый шелест – позволяя слушать стук частых капель корускантского дождя, ласкающего балкон за стеклянными дверями.

В этой спокойной, почти созерцательной тишине, кабинет Императора был кипучим центром разумной движущей силы и практичных, непретенциозных замыслов. Аккуратно сложенные стопки печатного флимсипласта свободно располагались на каждой доступной поверхности, множество других листов было приколото на группу досок, которые тянулись вдоль одной из стен, полностью закрывая собой цветисто резную мозаику. Другую стену занимала автономная справочная система, мерцающая ниточками голубого света, отмечающими ряды многочисленных папок и инфочипов, часть из которых была на первый взгляд хаотично раскидана по широкому столу за которым он работал.
Ничто из этой информационно-поисковой системы не было связано с центральной компьютерной базой, доступ к ней кодировался системой паролей и ДНК. Этот кабинет являлся личной информационной базой Императора – хранилищем всей правды об Империи, как поговаривали, о ее прошлом, настоящем и будущем. Для очень многих право войти туда являлось высшей, конечной целью; попасть в это люто охраняемое внутреннее святилище означало признание и принятие в привилегированный, исключительный круг доверенных лиц, в который сейчас входили лишь единицы.

Это было место, где формировалась новая Империя, где новый Император высекал собственное видение на галактику, которой он управлял.



Опираясь головой на кисть правой руки, Люк подсознательно потер шрам на брови, пока читал полученные за день донесения, заставляя себя сконцентрироваться. Но это плохо получалось – несмотря на свою нелюбовь к размышлениям о событиях прошлого, сегодня они занимали его мысли.

Ровно два года назад, примерно в это время, где-то перед полуночью, Палпатин объявил Люка своим прямым наследником – что стало началом длинной цепи событий, которые привели его к сегодняшнему моменту.

Перед той датой Люк... плыл по течению, не имея определенных целей. Благодаря коварным схемам Палпатина, он был давно оставлен Альянсом мятежников и был заперт в клетке под управлением Императора - и тем не менее он существовал в странной неопределенности хаотичных, запутанных связей. Находясь под каблуком Палпатина, связанный его безжалостными принуждениями и манипуляциями, Люк все же не отдавал свою лояльность ему полностью, тогда как верность принципам Альянса и традициям джедаев, несмотря на расчетливую ложь Бена и Йоды, все еще занимали существенную часть в его системе моральных ценностей.

Но в конечном счете, благодаря официальному заявлению Палпатина, Альянс безвозвратно отверг Люка – именно Альянс, а не наоборот. Он по-прежнему подозревал, что признание его наследником было главным образом уловкой со стороны его старого Мастера, призванной вызвать реакцию Альянса, который Люк продолжал защищать перед ним - хотя бы на словах.

Если бы Палпатин не сделал то заявление, не признал Люка наследником, Мадин, вероятно, никогда бы не смог убедить Мон Мотму дать разрешение на покушение, которое почти убило его.

Люк никогда бы не осознал, насколько изолированным он был на самом деле, насколько уязвимым со всех сторон, из-за собственных колебаний и нерешительности.

Никогда бы не принял решение преследовать наконец свои цели.

Никогда бы не начал искать потенциал в Империи и изъяны в Альянсе.

Никогда бы не использовал свое знание достоинств и недостатков Империи и Альянса - обращая его на службу собственным интересам.

Никогда бы не стал торговаться с Мастером Ситхом за право выследить Мотму в обмен на местонахождение Мастера Йоды.

Но это все случилось в течение короткого срока; оглушительный и несомненный успех Палпатина… и в конце концов ужасающая, губительная ошибка, комбинированные события, стремительно вышедшие из-под всякого контроля, несущиеся к их неотвратимой развязке.

Однако тогда попытка Восстания убить его окончательно сделала Люка чужим для них, а забота отца во время ужасного ранения сына зажгла в нем первые искры принятия после долгих лет глубокого недоверия и нескрываемой враждебности со стороны Люка. После нескольких лет негодования и обид возникшая терпимость привела в конечном счете к согласию Люка помочь отцу свергнуть Императора. К договору, который закончился тем, что Император убил Вейдера, когда узнал правду. От Мары.

От единственного человека, которому Люк хотел - нуждался - доверять. От единственного человека, которому он должен был дать право на доверие. Намеренно или нет, она уничтожила то малое, что было у Люка, разорвала на клочки и рассеяла по ветру. Оставив его растерзанным на части - с незаживающими ни на мгновение ранами.

В течение секунды в тот день, в течение одной долгой секунды, когда Люк сомкнул руку на ее горле, желание сжать пальцы до конца было подавляющим. Закончить то, что начал, что намеревался - когда схватил ее и, развернув, с силой припечатал спиной к стене, получая удовлетворение от глухого стука.

Просто… не думать, открыть душу и позволить огню слепой ярости и безутешного гнева вершить свое дело.
Но его отец по-прежнему остался бы мертв. Так легко было возложить всю вину на кого-то другого. Тогда как взятие ее части на себя кромсало изнутри столь же невыносимо, как и сама потеря.

Люк поднял взгляд от датапада и остановил его на маленьком, серебряном холо-эмитерре, найденном им в дворцовых апартаментах отца. Долго не решаясь, Люк в конце концов сходил туда после кремации его тела, за несколько дней до своего официального вступления на трон, в поиске… чего-нибудь. Какого-то утешения, ощущения связи, родства, каким-бы болезненным оно ни показалось. В отцовском жилище нашлось мало того, что было по-настоящему ценным - что казалось действительно личным, указывающим на частную жизнь обитателя холодных, строгих комнат.

Фактически лишь две вещи привлекли внимание Люка, пока он блуждал по тихому, обезличенному жилью. Первой была картина с изображением озера в окружении гор – та самая, что притянула его к себе еще когда Люк впервые пришел к отцу; на этот раз она вновь приковала его словно магнит. Было в ней что-то... Память, тоска, сильное желание, сожаление... Колючее сплетение эмоций и чувств, пронизанных уникальной подписью отца. Он забрал картину к себе, прежде чем запечатать отцовские апартаменты, оставив там все точно так же, как было при его жизни.

Вторая вещь прозвучала в Силе как трубный глас, когда Люк увидел ее. Яркая вспышка посреди мертвенно белого интерьера барометрической камеры, в которую Люк так не хотел входить: маленький, гравированный тонкими линиями холо-передатчик на одной из внутренних поверхностей. Он стоял на входе в камеру фактически несколько минут, подумывая использовать Силу, чтобы притянуть влекущий его предмет, но затем обругал себя за тошнотворную слабость и все же вошел внутрь; приманка впереди помогла преодолеть разыгравшиеся нервы.

Серебряному, потускневшему от времени эмиттеру, который так поразил его, было по крайней мере лет двадцать, возможно больше, изящный орнамент местами был стерт от обращения. Дыхание болезненно замерло в легких, и он активизировал холо, вспыхнуло яркое, чуть трепещущее изображение...

Он увидел молодую женщину, снятую до пояса, в невероятном платье темно-фиолетового и переливчато синего цветов, широкий, замысловато украшенный головной убор отводил от лица ее орехово-каштановые волосы, заструившиеся каскадом темных локонов по плечам и спине, когда она попыталась отвернуться.

"Не надо, Эни, перестань, я выгляжу ужасно".

На рубиновых губах и в теплых темных глазах светилась улыбка.

Эни… Энакин! Она говорила с его отцом! Неужели это была... это была его... Люк не мог произнести это слово, даже в мыслях.

"Ты выглядишь красиво".

Голос отца? Настоящий голос, немодулированный вокодером. Он казался таким... молодым.

"Я стала толстой", - пожаловалась женщина с насмешливой самоиронией.

"Ты прекрасна".

Она снисходительно улыбнулась, издав короткий смешок в ответ на что-то невидимое Люку, картинка в этот момент слегка задрожала.

"Перестань", - нежно повторила она, чуть опуская голову.

"Нет, я возьму это холо с собой на Внешние Рубежи. Оно будет везде со мной, я буду носить его в кармане".

Такой молодой голос, такой… живой.

"Правда? - Она подняла на него мягкий взгляд карих глаз и посмотрела прямо в снимающий ее объектив, став вдруг серьезной. - Тогда возьми с собой вот что: я люблю тебя, Эни. Я всегда буду любить тебя".

Эти слова порвали сердце Люка, чувство, с которым они были произнесены... Обещание, страсть… затаенная невысказанная тревога. Он долго сидел в камере, безмолвно смотря на застывшее изображение хрупкой, темноволосой женщины. Застывшее во времени мгновение. Непредсказуемые вероятности, безусловная преданность, открытое будущее...

"Я стала толстой".

"Ты прекрасна".

Она была беременна; она уже была беременна, когда отец сделал эту запись.

Спустя не больше, чем восемь месяцев, она будет мертва.




Люк протянул руку к прохладной поверхности устаревшей модели эмиттера, но не включил его; он редко делал это. В некотором роде этот мимолетный проблеск прошлого принес больше боли, чем полное неведение о нем.

Иногда… когда он все же активизировал передатчик, чтобы смотреть в тихой меланхолии на незнакомку, бывшую его матерью, иногда, лишь на мгновение, он видел мельком кого-то еще в этом запавшем в душу нежном образе с темными волосами и карими большими глазами… Затем иллюзия исчезала – когда его вниманием полностью овладевало подрагивающее изображение женщины на холо, вероятно более молодой, чем он сейчас.

Люк погладил пальцем стертую временем гравировку, мысли неумолимо уходили в сторону.

Сожаления. Тьма была полна ими. Она оборачивала вас в сотканный из них плащ. Связывала скрученной из них веревкой. Затачивала ими лезвие, раны от которого никогда не затягивались.

Тьма дала ему решимость свергнуть Палпатина и она же заставила ситха убить его отца; а последовавшая затем месть была горькой и пустой - как тень. Она ничего не изменила, разве что отбросила Люка еще дальше от света.

Время позволяло взглянуть на все с расстояния, но спустя год после случившегося Люк не находил в этом никакого облегчения, и ему лишь осталось принять факты такими, какими он их видел. Осмысление правды резало, как тысяча ножей, наказание намного худшее, чем любое злобное изощрение его мстительного Мастера, пережитое им за годы пыток и истязаний - поскольку и теперь, как тогда, он приходил лишь к одному заключению: человеком, по-настоящему ответственным за смерть его отца… был он сам.

Он был зачинщиком событий ничуть не меньшим, чем Мара. Неоспоримый факт. Да, она предала его, но он принял решение, не позволившее ей полететь вместе с ним в тот день. Тогда, как ему следовало понимать, что Палпатин будет настороже из-за невероятного волнения Силы тем утром и что он будет искать любые нарушения привычного порядка вещей. Люк должен был взять Мару на базу в Мосиин. Он должен был понимать это.

Но тот день, от самого первого рассветного луча, пробивающегося сквозь серый туман - когда Люк резко проснулся от неясного, непонятного смещения в Силе, полностью завладевшего его вниманием, властно и неотступно, весь тот день был воплощением неизбежности, подчиняющимся абсолютному желанию Силы. Теперь Люк ясно видел это…

Взгляд в прошлое - жестокий учитель.

Всё – всё - вышло тогда из-под его контроля, туже и туже скручивая пружину в повиновении непреклонной силе, вращающей галактику. Каждый миг, каждое усилие, каждый протест были похожи на попытку выстоять против торнадо, на попытку дышать посреди песчаной бури. Каждое мгновение борьбы Люк ощущал себя преградой, еретиком, сопротивляющимся неприступному желанию Силы, и что бы он ни делал в тот день, он чувствовал, что был взят за глотку и приговорен к неминуемому концу.

Судьба. Подавляющая, сокрушительная, неодолимая .

Его мысли повернулись к Хану Соло, к воспоминанию о том, как когда-то тот заявил, что он не верит ни в какую судьбу, что мы сами прокладываем свой путь в галактике. Это было так давно, кажется в другой жизни, они находились тогда на "Тысячелетнем Соколе" и спорили с Беном Кеноби... Неужели это было на самом деле - и не приснилось ему? Так давно…

Он рассеянно вспомнил об огромном каменном ангаре в Храме массасси на одном из спутников Явина, о предложении Хана - когда Люк готовился к боевому взлету на крестокрыле против первой "Звезды Смерти". К решающему моменту, изменившему его жизнь - выдернувшему из простой анонимной жизни в самый центр арены, в центр конфликта, начавшегося еще до его рождения.

Палпатин как-то сказал Люку, что уничтожение "Звезды Смерти" стало небольшой ценой за вытягивание на свет последнего из джедаев.

Все могло пойти настолько по-другому...

"А, может, полетишь со мной? Давай! Стрелок ты ценный, мог бы мне пригодиться."

Зная теперь все, что он сделал, за девять лет борьбы и противостояния, имея на плечах груз огромного количества смертей, достаточного, чтобы порой ощущать себя окруженным призраками в тенях…, вернись он в тот момент, полетел бы он с Ханом?

Должен ли он был сделать другой выбор?

Было бы лучше повернуться к галактике спиной и исчезнуть? Раствориться в маленькой, незначительной жизни. Уйти подальше?) - от Силы, Восстания, и всего остального?

Должен ли он был уйти?

Чего он действительно достиг, заплатив кровью, потом и слезами? Он уничтожил Палпатина только чтобы самому стать им. Он занял образовавшуюся брешь и надел мантию Императора, чтобы помешать кому-то другому сделать это, но теперь, на этом месте, столкнувшись лицом к лицу с требованиями для поддержания мира... так ли уж сильно он отличался от своего предшественника?

Все что он замышлял, все намерения, стремления, все надежды, так долго поддерживавшие его... оставались такими же недосягаемыми, как и раньше; каждый шаг, который он пытался предпринять, казалось, лишь еще больше увеличивал расстояние. И только один путь был другим. Легкий, простой путь. Проломиться сквозь возражения и протесты, растереть под ногами своим влиянием и возможностями. Таким путем он мог получить все что хотел... но он понятия не имел, совершенно, насколько это правильно.

Потому что не Свет шептал и подсказывал ему каждый день, каждую минуту его жизни, совсем не Свет сжимался, прятался и ожидал в нетерпении, когда он будет востребован, совсем не свет жаждал действия и направления, стремясь к существованию, ища любые, самые крохотные причины для того, чтобы быть призванным. Мощная, убедительная сила, предлагающая легкий путь, максимальный успех и безграничную власть. Совсем не Свет обращался к нему, то понукая тихим голосом, то воя и требуя совсем так же, как бывший Мастер. Совсем не Свет укоренил Палпатин в Люке с непреклонной и зверски безжалостной точностью.

Каждое мгновение каждого дня стало борьбой за сохранение справедливости - когда у него теперь не осталось никого, к кому бы он мог обратиться за руководством, никого, кто мог бы предложить объективную оценку его действий. Были времена, когда он отчаянно нуждался в ком-то, способном к этому - лишь бы ослабить бушующий шторм внутри, как случалось раньше. Он был потерян в этом шторме, и он знал это. Но понимание того, что ты потерян, совсем не гарантировало, что ты способен найти выход - а он был затянут Палпатином так далеко от света, что даже не знал, куда смотреть, не знал, где начинать свой поиск, и как вообще это сделать.

Если бы он только знал это… но вокруг была Тьма, созданная порожденная им самим. Он не имел никакого права повернуться к Свету и просить у того сострадания и милосердия. Никакого права искать у него помощи.

И все же Свет не отказывался от него. И Люк, несмотря на беспорядок внутри, не хотел отказываться от Света - не мог. Какой бы ни была цена, он заплатил бы её, чтобы только коснуться некой части себя, оставшейся не задавленной, не задушенной, не порабощённой Тьмой Палпатина.

Но Тьма окружала и давила на него, как глубокая темная вода, всегда выискивающая слабое место для доступа к нему, любого, пусть даже самого маленького. Она превращала недовольство в гнев, а гнев в действия – очень легко; прежде чем он начинал думать о последствиях, дело уже было сделано. И как бы он ни боролся, Тьма просачивалась внутрь, питаясь его расстройством, разочарованием и сомнениями.

Иногда он просто слишком уставал, чтобы бороться с нею.

Для других он был Императором. Решительным, непоколебимым, упрямым. Безупречный, спроектированный наружу образ. Никто не переходил ему дорогу – дважды. Он устанавливал границы дозволенного и менял их, при необходимости, он схватывал Тьму и давал ей власть. Его крепкие как алмаз щиты отражали совершенную картинку для тех, кто смотрел на него, воспроизводя тот образ, что существовал в их головах, независимо от того, было ли это вообще реально.

Здесь, наедине с собой, пока он смотрел поверх маленького холо-эмиттера на открытые двери, за которыми мягко стучал дождь, единственное, что он слышал, - это оглушительный звук собственной изолированности, глубокой, подвижной тишины, вонзившейся в его разум и занявшей душу, всей тяжестью вселенной. И единственное, что он чувствовал, - это усталость. Бесконечная, отупляющая усталость. Все, на что его сейчас хватало, - это сидеть в тихом уединении представительной, роскошной комнаты и смотреть в дождь, наблюдая за подкрадывающимися к зданиям тенями постепенно окружающей их темноты.

Сообщение отредактировал Алита Омбра - 14.1.2013, 0:09