— Эй! Джедай, постой!

Человеку, окликнувшему меня, было около пятидесяти стандартных лет. Я почувствовал в Силе его приближение раньше, чем услышал учащенное дыхание — а ему довольно долго пришлось пробиваться через толпу, чтоб до меня добраться.

— Постой…те, — вдруг вспомнив о вежливости, выдохнул он. — Вы джедай, верно?

Я невольно тронул косичку у виска.

— Падаван. Еще не рыцарь.

— Я… — мой собеседник, кажется, собирался представиться, но в последний момент передумал. Посчитал несущественным или опасался чего-то? — Я прибыл час назад с Друкенвелла, — продожил он, — и сегодня же отправляюсь обратно. Нет-нет, я не сепаратист, не думайте…

До войны реальную власть на Друкенвелле представляла Торговая Федерация, стало быть, сейчас там заправляют конфедераты. Этому человеку непросто было добраться до Корусанта.

— Я не за сепаратистов, — повторил он, — я, признаться, далек от политики, мне главное, чтоб мир был. Вы, джедаи, тоже за мир… Ведь сами говорили, помню, пятнадцать лет назад.

Последнее было произнесено с такой горечью, что я невольно взял его за руку.

— За мир, но мы не всесильны. Так чем я могу помочь лично вам? Отменить войну не могу, простите.

— Мне нужно в Храм, — выдохнул он.

— Я могу провести вас ко входу. — Я сделал вид, что не понял намека. — Изложите ваше дело протокольному дроиду…

— У меня всего несколько часов, — в голосе моего собеседника усталость смешивалась со злостью. Или его действительно привела сюда беда, или он лгал — но лгал великолепно.

— Могу лично сообщить о вас Совету. Будет непросто, ну и последствия… Рассказывайте уже, а я придумаю, как заставить их вас выслушать.

— Мне не нужно к Совету. Мне нужно увидеть одного-единственного человека. Сказать ему несколько слов. После этого я уйду, и он больше никогда обо мне не услышит. И вы не услышите.

Я знал, что он скажет дальше. Понял, по какому поводу он общался с джедаями пятнадцать лет назад.

— Я хочу говорить со своим сыном.

— Вы знаете ответ.

— А вы сами? Никогда не хотели увидеть родителей?

— Мне было меньше года, когда меня забрали. Я даже лиц их не помню.

— И все же?

— У меня было много воспитателей. Люди, дроиды. Каждый был мне по-своему дорог, каждый чем-то интересен. Мать и отец стали бы одними из многих.

— Да, — он опустил взгляд. — Они тебя вспоминают каждый вечер, по себе знаю. А тебе все равно. Хорошо, если они живы и здоровы. А если в беде? Вдруг им нужна помощь? Горько, наверное, думать, что твой сын сражается сейчас за чужих людей, а не спешит защитить свою мать, которая девять месяцев носила его под сердцем.

— Мы защищаем порядок, чтоб порядок защищал людей, — прервал я его.

Истина, которую любой джедай узнает раньше, чем учит ауребеш. Истина, с которой он идет по жизни.

— Но…

— Вы дали жизнь сыну, вы поступили благородно и самоотверженно, отдав его в Орден. Пожертвовав миру. Но жертву нельзя забрать назад. Я не помогу вам. И никто другой не устроит вам встречу.

Мой собеседник резко вдохнул, словно ему перестало хватать воздуха.

— Тогда… просто передайте моему сыну, что…

— Я ничего ему не передам. — Разговор пора было прекращать. Далекий путь, который проделал этот человек, не обязывал меня помогать ему в его бессмысленной затее.

Я резко развернулся и зашагал в сторону Храма.

Он ринулся следом.

— Просто передайте, что у него есть старший брат, который сражается на стороне Конфедерации. Передайте, что брат служит на «Просперо»... Если им суждено погибнуть, пусть хотя бы не от руки друг друга. Передайте ему, прошу.

Кажется, он плакал.

— Кому я должен это передать? — выдавил я.

Он назвал имя, и я проклял себя за минутную слабость.

Потому что имя было моим.

— Но одиночество тебя погубит.
Со Геррера махнул рукой и отвернулся.
— Да ладно, Мон!
— Не выстрел, ты везучий. Не предатель, не внедренный агент — для этого ты слишком недоверчив.
— Это не черта характера, а навык, — проворчал Со. — Навык надежнее чувств.
— Не Империя, нет. Тебя убьет тишина.
— Мон, ты не в сенате, не трать красивые слова на такое ничтожество, как я.
Она выдержала эффектную паузу — всегда умела это делать — и продолжала:
— Тишина, которой ты сам себя окружил, не желая слышать возражений, предостережений...
— Из уст перестраховщиков и трусов.
— Мы на войне без малого двадцать лет. Мы так привыкли драться, что отвыкаем договариваться. Но когда я перестану слушать всех этих... как ты их называешь?
— Торгаши и интриганы.
— ...торгашей и интриганов, наша борьба за восстановление Республики станет войной за трон Империи.
— Даже тебя, Мон, настигла имперская пропаганда. «Они одина-а-аковые», — передразнил он.
— Когда мы прекращаем слушать других, Со, когда слышим только себя — мы прекращаем и сражаться за других. Лишь за себя.
— К хаттам, Мон. Я устал драться за кого-то, за идею, за будущее.
Со повернулся к полупрозрачному изображению и щелкнул выключателем голописьма.
— Теперь — только против.
Только против. Кому он вообще отвечает? Голозаписи. Тишине. Он может в любой момент заткнуть рот Мон Мотме, просто нажав на кнопку выключателя, все равно ведь она его не слышит.
Можно, конечно, записать ответ, отправить... но это будет признанием, что он не выбросил карту с ее посланием в тот самый миг, когда получил. В том, что она права — он одинок. Иначе зачем слушать запись?
О нет, Со Геррера не одинок. Он рад был бы видеть Мон Мотму на своей стороне, но только без бесконечной критики. Невозможно? Что ж, у него есть те, кто не задает вопросов, не возражает по поводу и без; перед ними не нужно отчитываться, от них не услышишь: «Нет, мы не будем этого делать».
Так что никаких ответов. Да и голозапись неплохо бы выбросить. Еще вчера. Или позавчера.
Завтра.

Я лжец и вор.

Я джедай, который путешествует от системы к системе в поисках одаренных детей. Я вхожу в дом к счастливым людям и краду их улыбки.

В мирах внутреннего кольца легче всего. Джедаев здесь любят, джедаям верят, и в хрониках едва ли не каждой планеты найдется история о том, как джедаи положили конец несправедливости и принесли мир. Дети здесь желанны и любимы, их и без Ордена ждет хорошее будущее — приличное образование, интересная работа, гармоничный брак. Но я говорю родителям, что в Ордене будущее их детей будет великим, и родители послушно кивают.

В такие моменты я чувствую себя великим обманщиком. Сила и приказы Ордена забрасывают нас в разные места, чаще паршивые, с говенным населением, дикими нравами и отсутствующими законами. Как та захолустная планетка, где я совершил первую серьезную ошибку в своей жизни и потерял учителя.

Мы преследовали торговца антиквариатом, чтоб допросить его — формально он не нарушал законов Республики, но вещи, которые через него проходили, несли отпечаток древнего зла. Погоня привела нас в странное место, где власть принадлежала жрецам с расфокусированным взглядом, а население было нищим и злым.

Мы искали торговца, а нашли маленького одаренного, едва ли старше двух лет. Учителю следовало бы молча доложить о нем в Орден, а не заговаривать с родителями. Те быстро пресекли разговор, а наутро, едва учитель вышел за порог постоялого двора, его окружила толпа. Он и понять не успел, что случилось — кто-то сходу оглушил его ударом по затылку.

Меня не тронули — я замешкался и не успел покинуть помещение; видимо, местные традиции защищали того, кто находился в гостях. Так я и застыл на пороге, за которым ждал десяток парней с направленными на меня бластерами и виброкастетами, в то время как их родители тащили куда-то учителя. И эти оставшиеся были настроены сделать со мной то же самое.

Моя первая серьезная ошибка. На поясе болтался меч, мне бы применить его — пара-тройка раненых, и остальные разбегутся. Догнать толпу, которая увела учителя, застать врасплох, бежать с этой планеты куда угодно, и хатт с ним, с торговцем...

Вместо этого я стоял и ловил ртом воздух, вмиг забыв все, чему меня учили в Ордене, а парни напротив ухмылялись мне в лицо.

В итоге мне удалось выбраться через заднее окно и скрыться. Шум толпы доносился с рыночной площади, и оттуда же тянуло дымом. Я бежал на этот шум, а в дыму все больше чувствовался запах горелого тела. Это еще волосы и одежда, говорил я себе, он будет слеп, глаза наверняка обуглились, но выживет. И сам же себе возражал — нет, это уже глубокие ткани, его не спасет никакая бакта, а ты по-прежнему бессилен перед толпой.

Криков боли я не слышал, и надеялся — как надеюсь спустя двадцать лет, — что учитель так и не пришел в сознание или даже был мертв, когда его засунули в костер. К тому моменту, как я достиг площади, помочь наставнику уже не мог. Только дождаться ночи, проследить, в какую канаву выбросят обгорелый труп, отнести на корабль и покинуть эту проклятую планету.

Что удивительно, меч учителю оставили, не позарились на потенциально дорогую вещь; кожаный пояс, к которому была прикреплена рукоять меча, приплавился к телу, так что отделить одно от другого было невозможно, как и узнать, была ли сутки назад сажа, которой я был перемазан весь, дровами или кожей моего учителя.

Я чувствовал запах горелого мяса еще несколько лет — каждый раз, когда рассказывал доверчивым родителям чувствительных к Силе детей о великой судьбе джедая. Они представляли себе просторные залы Храма, я снова и снова видел запекшуюся корку крови на лопнувшей коже.

И выбрал путь искателя одаренных я тоже из-за учителя. Назло тем зверолюдям, которые сожгли его только за предложение забрать ребенка в Орден.

Я лжец и вор, но ворую я не только улыбки родителей. Еще я краду детей — если договориться не удалось. Всегда так делаю — после второй серьезной ошибки в моей жизни, потерянной девочки с красивой фамилией.

Меня к ней привела сама Сила, а я, дурак, послушался голоса разума.

Мы сидели на крохотной кухне, и мать рассказывала, как тяжело дались ей роды, и сколько лет она безуспешно пыталась забеременеть. Отец хмурился, избегал прямого взгляда, опасаясь, видимо, что я использую Силу, чтоб убедить его.

Все говорило, что я пришел зря. Способности ребенка были слишком слабыми, с такими чаще попадают в аграрный или исследовательский корпус Ордена. Девочка не будет несчастной и, возможно, даже выйдет замуж — в корпусах обслуживания не настолько строгие законы, как у рыцарей. Мать накручивала прядь волос на палец, отец шумно дышал, а я смотрел на улыбающегося младенца и думал, стоит ли скромное будущее в корпусе обслуживания двух разбитых сердец. Голос разума велел мне оставить ребенка семье. Непонятная тревога сжала сердце, едва за мной закрылась дверь.

В моей жизни было порядком отказов — почему-то чем беднее семья, чем меньше шансов на хорошее будущее у ребенка, тем крепче держатся за него родственники. Самое сложное — дети пропащих родителей, где на десять человек две комнаты, а мать с животом и подбитым глазом. Этих уговорить невозможно. Но никогда на душе не было так тревожно, как после той бедной, но порядочной семьи со слабо одаренной девочкой, когда я сам отказался от своей миссии.

Сила привела меня на их планету еще раз, восемь лет спустя. Привела на ту же улицу, в тот же дом.

Там жила уже другая семья, тоже хорошая. Одаренным оказался их третий ребенок, они отдали мне его не без сожаления, но и без долгих уговоров. А о прежних жильцах рассказали не сразу.

Скайуокеры — такой была фамилия той, первой семьи — пару лет назад отправились в путешествие по Внешнему Кольцу. То ли родственников навестить, то ли новое место для жизни подыскать. И стали добычей пиратов. Сейчас, вероятно, в рабстве, если живы вообще.

Так мне рассказывали, а я не мог пошевелиться, как в тот день, когда сожгли учителя.

С тех пор я не оставляю ни одного одаренного. Если надо — ворую.

Я вор и лжец.

Я джедай.