Название: Вне Свет, в нем Тьма
Жанр: джен, психологическая драма
Размер: миди
Персонажи: Энакин Скайуокер, Шми Скайуокер, Оби-Ван Кеноби, Палпатин, Падме Амидала, ОМП
Содержание: серия зарисовок об Энакине Скайуокере (Дарте Вейдере), объединенных в несколько циклов.
Примечание: было написано на челлендж хэдканонов на игровом форуме. Задавались вопросы, игроки на них отвечали. Если вам кажется, что где-то пересказывается канон - вам не кажется. Какие вопросы, такие ответы:)

Глава 1. Сердце дракона
В тебе дух дракона
На Татуине точно знали, кого и чего опасаться, что делать следует, а что — нет. От этого зависело выживание. Часть правил давно уже превратились в легенды и мифы, но все равно никто не решался нарушить их — жизнь дороже. Одним из таких правил было не показываться ночью на улицу и ни в коем случае не открывать дверь. Это как раз было понятно — все опасались тускенов или грабителей, а то и всех сразу. Вторым негласным правилом была настороженность по отношению к незнакомцам — и это тоже было понятно, потому что они легко могли оказаться грабителями.
В городах с этим было чуть сложнее — там часто встречались приезжие, но они надолго не задерживались. Заправив горючее и закупив еду, тут же сматывались. Если не сматывались, то зависали в кантине, а это был уже другой разговор — всем становилось ясно, какие у них тут дела и с кем.
Но вот чтобы так... незнакомец просто появился на улице в квартале рабов, пеший, в обтрепанной одежде. Шми насторожилась — на бандита тот не был похож, но какой же нормальный человек приходит уже на закате? Еще немного, и на улице будет просто опасно. Незнакомец заметил ее, направился к дому. Шми вся собралась — пока все было хорошо, и она просто сидит на крыльце... но если что, у нее есть нож и отбиться она сумеет.
— Уважаемая... — незнакомец заговорил, — не будете ли вы так добры дать мне пару лепешек и наполнить флягу водой? — и подошел ближе, оказавшись в луче света, падающего из дома.
Тут и стало ясно, что он был просто слеп. Шми расслабилась — вряд ли слепец нападет на нее. Желание помочь калеке победило опасения.
— Проходите в дом. Все равно скоро станет темно, вам опасно быть на улице.
Незнакомец послушался.
За ужином все молчали, и только потом Шми спросила:
— Как это... с вами?
— Братья-солнца выжгли мне глаза, — туманно ответил странник.
— Так все же знают, не стоит долго смотреть на солнце, особенно в полдень, — встрял, наконец, Энакин, подозрительно молчавший за ужином.
— Эни, будь повежливее, — сказала Шми.
— Ага. Простите... — потупился Энакин.
— Ничего, мальчик. Я привык. Не смущайся.
— А...
— Твой голос. И потом, Сила заменила мне зрение, — странник улыбнулся, — так что я могу и ночью путешествовать.
— Все равно, опасно это, — снова вмешалась Шми.
— Опасно... Сынок, скажи мне, а кто здесь самый опасный?
— Ну это известно... Тускены да крайт-дракон. Хотел бы я быть таким же сильным, как он!
— Почему?
— Потому что у него такая чешуя... как броня, ее ничто не берет. Редко какой охотник справится с крайт-драконом! Они самые опасные, самые сильные на свете... и свободные, — добавил Энакин уже тише, но его услышали.
— Однажды и ты будешь свободным, как твой крайт-дракон, — улыбнулся странник, — поверь, мои глаза не видят, но я вижу вот здесь, — он прикоснулся к груди Энакина, — сердце дракона.
— Теперь он будет еще больше фантазировать, — Шми была недовольна.
— Поверьте мне, уважаемая, если чему-то суждено произойти, на то воля Силы. Фантазии — это не страшно. Реальность намного страшнее, и люди намного более жестоки, чем крайт-дракон. Спасибо вам за ужин, а теперь дайте немного воды и я пойду. Ночь для меня не опасна.

Эмоции
— Ох, Эни... — мальчик только морщится, когда мама промывает ему рану антисептиком, — что на этот раз?
— С Гридо подрался, — хмуро объяснил Энакин, — а нечего ему меня оскорблять!
Шми только вздохнула. Ну что с ним поделать? Мальчишка... Она не стала спрашивать, чем именно его оскорбил маленький родианец, — они цапались постоянно, из-за любой мелочи. Энакин вообще вспыхивал мгновенно. А все обостренное чувство справедливости. Нетерпение к тому, что их жизнь никак не изменишь. Шми с этим давно смирилась, а ее Эни — нет. Все время твердил о снах, в которых улетает к звездам. Обещал, что все изменит, что сделает для нее столько, сколько сможет, а сможет он все.
— Ну вот, готово... — Шми убрала антисептик. — Скоро будет ужин.
— Спасибо, мам, я лучше к себе.
Это означало, что он скроется в своей комнате и будет возиться с железками до полуночи. Пожалуй, это единственное, что его успокаивало. Женщина стала собирать на стол, улыбнулась своим мыслям — какой бы он ни был, но он ее сын. Она его любит. Пусть и не понимает порой. Он добрый и отзывчивый на самом деле... вот только слишком любит рисковать. Слишком любит драться. И гонки. Вот это особенно плохо — сердце Шми каждый раз разрывалось от переживаний, когда Уотто выставлял его на гонках. Эни ни разу еще не побеждал, но всегда был счастлив после. И какое-то время меньше влипал в приключения.

Медитация
— Энакин, попробуй медитировать. Я чувствую, твоя душа неспокойна, — сказал ему Оби-Ван. Они шли по коридору Храма и беседовали. — Понимаешь, твои эмоции — твоя же проблема.
— В чем именно проблема? — Энакин никак не понимал, чего от него хочет учитель. — Я просто чувствую себя живым. Вот и все. Это так плохо?
— И все же, попробуй медитировать.
— Да пробовал уже, толку-то.
— Ну хорошо.
Энакин и Оби-Ван пришли в зал медитаций — как полагается, там были растения в кадках, декоративные фонтанчики и много чего еще — чтобы было комфортно представителям всех видов и рас. Устроились на полу друг напротив друга. Обычный вроде бы урок...
— Закрой глаза, Энакин. Почувствуй Силу. Как она течет вокруг, как наполняет все в этой комнате...
Энакин честно постарался, но результатом был только окрик Оби-Вана:
— Ты что делаешь? Ты же просто полыхаешь!
— Виноват, учитель. Я сделал все, как вы сказали. Я чувствовал Силу. Как говорят, «Сила течет во мне и я един с Силой».
— Ты же знаешь кодекс джедаев. «Нет эмоций, есть только покой».
— Знаю, а толку? — Энакин попытался войти в медитацию снова...
— Стоп. Пошли отсюда. Ты так все здесь спалишь просто. Все живое сожжешь своей Силой, — Энакин отчетливо почувствовал недовольство Оби-Вана и непонимание, что с ним таким уникальным делать.
— Верно. Я лучше к себе пойду, — Энакин тоже был недоволен получившимся уроком.

Обида
Обиднее всего было, когда тебя ни во что не ставят. Когда разговаривают с тобой, как с мелким, когда отделываются туманными фразами... Если коротко сказать, обижаться можно на все подряд, но так же никаких нервов не хватит! Да и обида слишком быстро вспыхивала, перерастая в гнев.
Оскорбленное чувство собственного достоинство саднило больнее всего. Энакин не мог толком общаться с ровесниками — они все юнлинги, а он аж падаван, вроде и опередил их в чем-то, а вроде... порой сильно провисал в некоторых вещах, типа истории там. Ну что было поделать, что он такой... самоучка? Как был, так и остался. И еще более острое чувство несправедливости захлестывало Энакина, когда что-либо напоминало о прошлом. Когда на своих миссиях и военных операциях ему приходилось освобождать рабов, это словно напоминало «вот ты кто на самом деле, ты недалеко ушел от них». Как он ни старался, от этого гадкого чувства бывшей несвободы отмыться не получалось. Он хотел стать лучшим — пусть не во всем, это невозможно, но в том, что у него получалось — непременно. В технике. В фехтовании. В менталистике и телекинезе. После того, как он почувствовал себя свободным, он стал на редкость ревнив ко всему, что считал своим. Неважно, техника это была, достижение в чем-либо... В лучшем случае он еле сдерживал себя — здесь не Татуин, а все эти юнлинги и падаваны — не Гридо, так просто не зазвездишь. Хотя порой очень хотелось... Просто потому что. Просто чтобы показать, что он тоже чего-то стоит.
Может и следовало бы поговорить с Оби-Ваном, так мол и так, да тот сам недавно в рыцари вышел из падаванов, что он может! Энакин порой чувствовал себя опытнее учителя, и в некоторых житейских вопросах так оно и было. Его жутко обижало, когда его недооценивали.
Зачем ему в голову вбивают про отсутствие эмоций, про этот покой... Он чувствовал себя просто мертвым, задыхался. И никакие растения, фонтанчики и прочие сады камней, у других призванные вызывать созерцательное настроение, не помогали.
Вернувшись к себе, Энакин закопался в записи на датападе, которые на днях скачал из храмового архива — чертежи, статьи по галактической физике и математике... Когда к нему заглянул Оби-Ван, то лишь поразился ровным и спокойным эмоциям, исходящим в Силе от его ученика.
— Здраствуйте, учитель! — Энакин наконец-то оторвался от записей и соизволил его заметить. — Хотите, я расскажу вам, какой интересный чертеж корабля нашел в архиве?
Снова полыхнуло в Силе. Оби-Ван только выдохнул. Нет, это не исправить. Разве что почаще всякую технику подсовывать...
— Давай, рассказывай, — и устроился рядом с обреченной готовностью к чему угодно.

Добавлено через 4 мин.
Глава 2. Летная погода.

Стихия
Его стихия — огонь. Солнца Татуина, братья-близнецы, жестоки. Звезды — те же солнца. Издали — тепло и приятно, но внутри все кипит. Падме говорит, что у него солнечная улыбка, что в нем много света, в нем есть добро. Если бы она знала, как выжигает его внутреннее пламя... Не говорила бы это. И пламя Мустафара, сжегшее его дотла... до пепла. Темное пламя души, алый цвет меча.
Его стихия — ветер. Стремление ввысь и вперед. В бою — инстинктивный выпад, знание, что обязательно повезет. Обычно так и бывает, но и проиграть по юности — не стыдно. И снова — за штурвал, снова — в полет. Все выше и выше... Небо зовет к приключениям. Еще бы за них не отвечать!
Стихия — металл. Механизмы, словно живые — откуда бы знать, что с ними делать? Он знает. Просто знает. Всегда. Общий язык с ними — легко понимать. Все четко и просто, если есть схема. Почему это всех удивляет? Как шутка Силы — броня.
Стихия — смерть. Терять... но не стерпеть. Месть. Скольких можно терять? Мстить тоже можно устать. Пламя, обращенное в пепел — давно нет ни злости, ни гнева. И слава — уже не нужна. Слава имперского палача. Все, что в нем есть — и Свет, и Тьма... Республика, Империя, полеты, корабли, далекие звезды... Его стихия — мир. Ни ситх, ни джедай.
Он знал, как на самом деле было... потому что его стихия — сама Сила, он сам — стихия.

Не-красное
Энакин не любил красный цвет. Ничего не имел против — в доме Падме на веранде росли красные цветы в горшках, этот цвет встречался в ее парадных одеяниях — ох уж эта набуанская мода! Но все равно от этого цвета было неуютно. Хуже только бежевый, песчаный — чего он навидался в детстве, так это песка. До сих пор вспомнишь, как ноги утопают в песке, как тот набивается под одежду, в волосы, в обувь... Какое все блеклое было на Татуине, выжженное солнцами, под цвет песка и глины... Вспомнишь — и вздрогнешь невольно. Хуже только красный. Особенно с тех пор. С того времени, как он вернулся на Татуин. С того времени, как на руках умирала мать, и ее лицо было в запекшейся крови. Он тогда не просто перепачкал руки кровью, он ею омыл руки — кровью тускенов, заплативших смертью за смерть.
А вот черный цвет дарил покой и уверенность в своих силах. Не то чтоб ее не было, но еще немного никогда не помешает. Уютный, прохладный... бесконечный, как космос. «Я полечу к звездам! Увижу все-все звезды и планеты!» — сказал он в детстве. Теперь выполняет свое обещание. Полет в космической черноте — ни с чем не сравнимое удовольствие, каждый раз как ожидание чуда. Или просто гнать спидер по улицам... Такое выпадало нечасто — как же, джедай, миссии, просто так не поболтаешься без дела, но когда все-таки получалось удрать на нижние уровни Корусанта, куда никогда не заглядывало солнце, и всегда была темнота, подсвеченная огнями реклам, было здорово. А еще там можно было гонять сколько угодно на любых скоростях.
Он и в одежде-то стал выбирать темные тона. Логично объяснил — «я же в бою все время, практично». И доспехи из черной кожи, а не непонятная накидка из шерсти, как у других, все по той же причине. И потом, ему нравилось, как Падме улыбается, когда они встречаются — она, такая роскошная... ей так шел темно-синий цвет, и он — пропыленный, после очередной битвы, в своих доспехах. Разные, но половинки единого целого, предназначенные друг другу. Он чувствовал, что нравится ей — именно таким, и она ему — такой. И что им в этот момент принадлежит весь космос.

Идеальный день
Никогда понятия не имел, что такое "идеальный день". Каждый день в общем-то идеальный. Жив, с друзьями и близкими все хорошо — вот и идеальный день. Ну еще неплохо, когда этот день чувствуется. Когда что-то происходит. Скажите, когда не происходит, ага...
Такое чувство, то ли "отвяжитесь от меня", то ли желание съюморить. Хотя юморить что-то не хочется. И писать банальностей вроде "идеальный день — это весь день на гонках, а вечер с любимым человеком" тоже не хочется, потому что это не идеальный день. Ну то есть сегодня может быть... а завтра уже будет казаться, что идеальное что-то другое, послезавтра — третье... И как в этом множестве "идеально" найти истинное?
Есть вещи, от которых просто кайфуешь, да. Есть то, что хочется чувствовать и чувствовать... Но вот в чем проблема — нужно напоминать себе, что ты это чувствуешь. Нужно время от времени бить по эмоциям, чтобы понять — да, они есть. Они вот такие вот. Я жив и это здорово. А если не напоминать, проваливаешься в пучину тревожности — а точно ли все как надо? А я справляюсь? Зато стоит нажать на газ, и все становится простым и понятным. Ты просто делаешь, что должен, думать будешь потом, и пока делаешь вот это вот все, интуитивно, пока чувствуешь — ты живешь.
Короче, идеальный день — это когда топливо залито под завязку, во всех смыслах.

Летная погода
На Татуине жарко, особенно днем — никто в своем уме не высунется на улицу, особенно в районе полудня, особенно без головного убора и должной защиты от жары. Пустыня жестока, она быстро иссушает тело, старит и забирает силы. Два солнца, высоко стоящих в зените белесого неба, тоже были жестоки. Они забирали свою дань не хуже тускенов, и люди давно приспособились защищаться от жары. Строили полуподземные дома, ловили влагу из воздуха — вода была здесь дороже любых денег. К вечеру становилось прохладнее, улицы оживали. Не то что бы днем было так уж тихо, но самая та уличная торговля была утром и ближе к вечеру, все это знали.
Энакин прибежал домой — Уотто отпустил его, торговля все равно не шла, а другой работы в лавке не было. Мать только грустно улыбнулась, увидев, как шустро мальчик скрылся в своей комнате — знала, что не стоит заходить и трогать его бардак из всяких железок, которые он тайком натаскал со склада. Она посидит немного на крыльце в межзакатье, полюбуется заходящими солнцами, сделав вид, что ей так хочется — на самом деле Шми не хотела мешать уединению своего сына и давно уже поняла, что он что-то затеял, и что это будет сюрприз. Вот только хороший или плохой, она пока не знала. Так или иначе, ей было приятно, когда жара спадала, но еще не устанавливался ночной холод. Это Энакину на все было наплевать, лишь бы чинить что-нибудь. Лишь пару раз он выбрался посидеть на крыльце вместе с ней, но быстро юркнул назад.
...Когда Энакин впервые оказался на Набу, то не поверил, что вода может быть просто так. Что ее не добывают из влагоуловителей, а можно просто зачерпнуть из реки или озера. И что зелени так много... Первое время ему было слишком холодно. Вокруг пахло травой и цветами, светило солнце, но здесь оно было одно и совсем другое — не жестокое, а ласковое, как мамины руки. Энакину стало грустно — зря он ее оставил на Татуине, увидит ли еще... Но какое дело, что тут вокруг, когда такое творится! Как только он смог поднять тот корабль в небо... спрятался вроде бы. А вышло, что он и выиграл всю войну. Даже почетным гражданином Набу стал, вот как.
...Позже, в Озерном краю они с Падме были одни. Энакин шутливо подначивал ее, она сердилась, но притворно, и был такой приятный солнечный день... Солнце — вот его погода. Солнечная, ясная и ласковая. Набуанский климат, сначала показавшийся маленькому Энакину холодным после жара пустыни, ему же взрослому показался приятным, когда он оказался в тех краях снова.
...На самом деле ему нет никакой разницы, где какая погода. Намного важнее, что сейчас происходит, как надо действовать, какую выстроить стратегию... Он привык мыслить по-военному. Привык действовать интуитивно, получая от этого удовольствие, и времени все больше проводил в полетах, чем на поверхности планеты. Это и доставляло истинное удовольствие — чувство полета, скорость, и даже когда он очередной раз оказывался прав в споре с Оби-Ваном. Ну как же иначе — лишний раз отметить, что он чего-то стоит, и доказать это! Поэтому самая лучшая погода для «идущего-по-небу» — летная.

Все могло сложиться иначе
Энакин порой задумывался о том, что было бы, не забери его тогда Квай-Гон в Орден. Хоть жизнь в Храме джедаев оказалась и несладкой — он не вписывался в стандарты, был слишком привязан к матери, по которой очень скучал, а практически никто из джедаев не знал, что такое «семья» и как можно по кому-то скучать, то останься он на Татуине, сомнений у Энакина не было — вряд ли ему удалось бы выкупить себя из рабства. И даже случись такое, кем он стал бы там? Скорее всего бандитом. Или вообще был бы убит — людям с добрым сердцем трудно выжить в таких условиях.
Поэтому Энакин был благодарен Квай-Гону, что тот обратил на него внимание, что вырвал из рабства... Когда тот умер от руки ситха, Энакин не находил себе места от горя, все тренировался и тренировался, выпуская пар, совершенствуясь и увязая в своих кошмарах... Он нигде не был своим. Магистры Ордена это видели и попросили помощи у канцлера Палпатина — Энакин все-таки почетный гражданин Набу, так почему бы именно представителю этой планеты не помочь? А может, у них были другие мотивы — Энакин не знал об этом. Ему просто было приятно внимание, просто радовала возможность время от времени удирать из Ордена и глядеть на другую, обычную жизнь...
«Берегись своего друга Палпатина» — сказал Энакину Оби-Ван. Только было уже поздно. Влияние канцлера, когда-то невольно заменившего Энакину отца, стало слишком сильным, всеобъемлющим. Джедаи могли бы сказать, что они сами, своими руками слепили из Энакина ситха, да кто же в таком признался бы?
Глядя на лавовую реку Мустафара, Вейдер вспоминал все это нагромождение случайностей и закономерностей. Он натворил много ошибок, главная из которых — только что устроенное им побоище. Гипнотизирующая мощь Темной стороны Силы отступила на время, как будто специально, чтобы дать осознать все... В любом случае было уже поздно. Он знал, что дороги назад нет. На то воля Силы, иначе не сказать.

Добавлено через 4 мин.
Глава 3. Энакин и Падме.
День нетактичных вопросов
— Смотри, это я в законодательной школе. А это мои подруги. А это... — Падме смутилась, спрятав детскую голографию, где она была совсем малышкой.
— Ты всегда была красивой, — развеял ее неловкость Энакин. Они приехали в Тид вчера, и Падме его совсем замучила, показывая дом, знакомя с семьей. — Сола на нас уже смотрит так...
— Как?
— Слишком... ты же знаешь... — Энакин хотел сказать «я только твой телохранитель», вслух за обедом он так и отвечал на подначивания Солы, но в глубине души знал, что не только. Повисла неловкая пауза. Падме отвернулась к окну, нарочито рассматривая цветок в горшке, все ли с ним в порядке.
— А какое у тебя было самое счастливое воспоминание из детства? Извини... — Падме сообразила, что ляпнула, только когда вопрос уже прозвучал. Ну да, откуда быть счастливому детству у раба... Энакин строго посмотрел на нее и ответил:
— Все в порядке. Иногда я бывал не то что бы счастлив... скорее спокоен. Когда собирал дроида для мамы, когда усовершенствовал гоночный под... А однажды мама все-таки уговорила посидеть меня рядом с ней на крыльце в межзакатье... как будто чувствовала, что я скоро от нее уеду. Она тогда попросила уличного музыканта сыграть ее любимую мелодию. Он играл, а мы сидели и слушали. Был вечер, и вокруг чувствовалась такая печаль... Но почему-то в этот момент я был счастлив. Потому что я чувствовал себя свободным. Музыка дала это чувство.
— А что значит — чувствовать себя свободным? — Падме не отставала. Видимо, сегодня день нетактичных вопросов. Энакин только усмехнулся.
— Пока не узнаешь, не поймешь, — коротко ответил он. — Но это как полет. Когда тебя ничто не сдерживает. Когда... да просто так. Но на самом деле я был счастлив, когда познакомился с тобой. Слушай, ты ведь много путешествовала... — Падме кивнула. — А у тебя есть альбомы с голографиями из тех путешествий? Покажешь?

За это я буду тебя любить всегда
— Энакин, помоги мне... Энакин... — лицо матери искажалось в жарком мареве, было залито кровавыми потеками, плавилось...
Он вскочил весь в поту — опять эти сны. Мать в опасности, Энакин точно это знал. Он всегда был уверен в своих видениях, они ни разу не подводили. Но никто ему не верил. А было так больно, давило в груди, трудно было дышать...
Они с Падме летели на Набу, его миссия по ее охране должна быть выполнена. Но душа разрывалась на части — он должен быть рядом с матерью, должен помочь ей! Но... Энакин чувствовал себя связанным по рукам и ногам этими обязательствами и ничего не мог сделать. Рядом Падме, его ангел, защиту которой поручили ему — редкая удача, но кошмары... Энакин молчал, сколько только можно, и только через месяц, в Озерном краю, Падме не выдержала:
— Тебя что-то беспокоит?
— Да. Сны. Понимаешь... — и Энакин рассказал ей все.
— Что ж... Ты должен охранять меня, верно? А я хочу на Татуин. Значит, мы летим на Татуин.
На душе стало легче — ему действительно достался ангел. Всепонимающий, всепрощающий... и только за одно это он будет любить ее всю жизнь.

Признание
Страх разъедал душу. Страх и отчаяние. Во что только обошлась эта авантюра! На Татуин он полетел верно, с матерью правда случилась беда, но потом... Нет бы оставить Падме на ферме Ларсов, а самому все разведать! Проклятый завод по производству дроидов, проклятый Джеонозис... тут пахло войной, это определенно.
Они еле вывернулись с конвейерной ленты, чтобы попасть в руки сепаратистов. В живых их оставлять не собирались, это факт... Перед глазами пронеслось все — их недавний разговор, тогда Падме возражала против их любви. Точнее, сомневалась. Джедаям не положено, несмотря на заверения Энакина «можно сказать, что нам положено любить», а она все-таки сенатор. Откровенный мезальянс, который придется еще и скрывать. Хотя Энакин заметил, что она покраснела и отводила глаза, несмотря на активное вроде бы возмущение.
И вот они в плену, их будут судить... Связанными толкнули в телегу, чтобы везти на суд — он явно должен быть скорым. Сердце толкалось в груди — он потеряет ее... потеряет... нет... нет... еще и Падме, не только мать... Как страшно терять тех, кто тебе дорог! Когда невозможно исправить, восполнить потерю, а можно только отомстить... Но будет ли кому мстить, если...? Во взгляде Падме сквозило такое же отчаяние. Жить им оставалось совсем недолго, если суд состоится. Вот так все бесславно провалить... И тут с губ само сорвалось:
— Я люблю тебя, Падме.
— И я тебя.
За поцелуем Энакин и Падме не заметили, как телега выехала из тьмы туннеля на свет арены Петранаки, где должен был состояться «суд». Несмотря на испытания, предстоявшие им, главное было наконец-то сказано.

Ревность
Ревность... Это такое чувство, что мутит разум, поглощает полностью... А ты должен делать вид, что все в порядке. Смотреть, как она общается с многочисленными сенаторами, правителями — там Падме в своей стихии. А Энакин чувствовал себя бледной тенью, следующей за ней — ну как же, телохранитель вроде бы, имеет право и не имеет одновременно. На то, чтобы высказать свои эмоции, права он точно не имел — прилюдно. Зато наедине перебирал всех этих сенаторов до десятого колена их родни, и раз за разом Падме доказывала, как любит его, и что именно его.
Может быть, отчасти поэтому Энакин остался на неофициальном бессменном посту телохранителя сенатора Амидалы — муж должен знать, что происходит с его женой, и желательно видеть это своими глазами. Все было относительно спокойно... ну, не считая того, что сердце рвалось на части от любви, ревности, страха потерять и желания обладать одновременно и бурных ночей, когда они все-таки происходили... но когда Падме сказала, что ей поручено ехать на встречу с сенатором Кловисом, Энакин почувствовал неладное — по одному тому, каким мечтательным стал взгляд Падме. А оказаться в роли телохранителя не в привычной обстановке Корусанта, где он формально живет в Храме джедаев, хотя по факту чаще в покоях Падме, а в ее сопровождении, и смотреть, как она флиртует с бывшим любовником... Пусть Падме и говорит, что ничего к нему не чувствует, что они давно расстались и вообще это для дела, пусть она верна ему — это он знал — все равно Энакин чувствовал себя разъяренным ранкором. А когда высказал ей все, получил в ответ «ты ничего не понимаешь, так надо». Конечно, надо! Он с удовольствием бы разнес весь дворец Кловиса. И втайне был даже рад, что хозяин этого дворца оказался тем еще гадом, чуть не отравившим Падме. Они получили все доказательства, ради которых прибыли, и убрались оттуда.
Но Сила, чтоб он еще раз отпустил ее! Чтобы к ней приблизился хоть кто-нибудь... даже Оби-Ван. Особенно Оби-Ван. Кому уж точно не хотелось рассказывать об отношениях и супружестве, так это своему учителю. Незачем. Узнает он — узнает и весь Храм, а тогда их с Падме разлучат... Этого никак нельзя было допустить. И выхода не было, кроме как раз за разом выплескивать накопившееся и мечтать о времени, когда не пришлось бы скрываться...

На удачу
— Я хочу подарить тебе это, — мальчик протягивал Падме безделушку, — я сам это вырезал из дерева. Это тебе на удачу. Девушка взяла подарок, посмотрела — подвеска с простым узором из линий, похожих на схематичное изображение солнца, и поблагодарила: — Спасибо, Эни.
На корабле было холодно, о нем все забыли. Какое кому дело до пусть и бывшего, но раба, когда все крутятся вокруг королевы? И Падме, служанка, в их числе...
— Я, королева Набу, обращаюсь к народу гунганов за помощью... — Энакин только рот открыл — вот тебе и служанка! Полюбить, как говорится, так королеву... Только она слишком взрослая, а он пока еще мал. Насупился. Кому он нужен? И подарок его, этот талисман с орнаментом солнц — тоже. У королевы полно всяких драгоценностей, что ей до какой-то деревяшки. И до него...
Сила, однако, их свела снова. Кто бы мог подумать, что простая миссия телохранителя закончится не просто приключением, а еще и свадьбой? Тайной, о которой никто не должен был знать — ведь джедаям не положено жениться, за редким исключением, конечно. Не положено даже иметь привязанности. Какое расплывчатое понятие! На вопрос Падме «но вам же запрещено любить?» Энакин ответил со свойственной ему прямотой и эмоциональностью:
— Нам запрещено привязываться. Но можно сочувствовать, сострадать... так что можно сказать, что нам положено любить.
...Прошло много времени. Падме стояла у окна, расчесывая волосы, любуясь видом Корусанта, и ее округлый живот с трудом скрывали даже роскошные набуанские платья.
— Я помню, как ты мне это дарил, — показала она на деревянный талисман, — и улыбнулась. Энакин улыбнулся ей в ответ. Падме была его талисманом. Но понял это он только сейчас, когда его стали мучить сны о ее смерти. Энакин так боялся ее потерять... он уже потерял мать. И потерять любимую женщину и ребенка? Нет, ни за что!
Ни за что. Пусть даже он перейдет на Темную сторону. Сменит имя на Дарта Вейдера. Пусть. Он все вытерпит, лишь бы она жила... думал он так в кабинете у канцлера, клянясь в верности. Надеялся, что тот поделится знаниями о продлении жизни...
...— Лгунья! — рука сжалась сама. В воздухе, но шею Падме обвил Силовой захват, и она потеряла сознание.
— Оставь ее! — закричал в гневе Оби-Ван. Они оба выхватили мечи...
...Много позже, в медцентре, он понял, что Энакин Скайуокер умер на Мустафаре, но там же по-настоящему родился Дарт Вейдер. И первое, что он спросил, когда освоился с системой жизнеобеспечения, она же его броня, было:
— Как Падме?
И услышал:
— Ты убил ее в гневе.
— Она была жива, я знаю!
Он не смог сдержать свой гнев и крик. Половина аппаратуры была разрушена мощным выплеском Силы. И за этой прокатившейся удушающей волной эмоций и боли Вейдер не заметил, как был доволен его учитель, император Палпатин. Ситхи должны избавиться от привязанностей. Должны служить своему делу. Под этим негласно подразумевалось служение учителю, конечно же, и оттачивание жестокости. А самым поощряемым чувством был гнев.
Его солнце погасло. Сгорело. Он сам уничтожил свой талисман. Волна отчаяния прошла, и Вейдер не верил сказанному. Он поклялся узнать правду и уничтожить виноватых в смерти Падме. Которыми негласно считались джедаи, конечно же. Но на самом деле... На самом деле прежде всего следовало узнать правду. Теперь ему не нужен был талисман. Ему нужна была только Сила, и она была с ним. Сила — вот его талисман. Всегда. Как и он — ее.

Сообщение отредактировал Darth Juu - 2.11.2020, 0:03

Если это пророчество и сбылось, то только в последние минуты жизни Энакина, увы. Он никогда не был свободным, хотя и жаждал этого. Раб на Татуине, слуга Силы, слуга своего тёмного владыки... Энакин не умел быть свободным, имхо. Даже когда мог бы стать им.

Глава 3. На Темной стороне
Незадолго до падения
Чувствовать себя сильным... Энакин никогда не чувствовал себя слабым, если на то пошло. Растерянным — бывало, но он это никому не показывал, тут же додумываясь, как разрешить проблему. Так что его «нет проблем» с улыбкой было универсальным ответом на все случаи жизни. Или же — «вот будет весело!» или «ну пойдет потеха!» — когда весело было только одной стороне боя, а то и никому. Но так же проще, с вдохновением, так? А значит все-таки весело. И без проблем. И сейчас что-нибудь придумается, непременно. Так всегда. Легкость импровизации, действий на интуиции дает силу. А уж используя ту самую Силу, Энакин вообще забывал о границах. Ему удавалось все.
...После принятия имени уже-не-джедай-а-ситх чувствовал себя могущественным, как никогда. Не задумываясь, выполнил приказ Императора Палпатина, разорив храм. Несмотря на то, что ему помогал верный 501-й легион, чувство мощи и вседозволенности, осознание себя как вершителя судеб опьяняло. Он творит правосудие! Он несколько минут назад думал, что все разрушил? Что джедаи не такие уж лжецы? Ну нет! У них и прогнившей Республики достаточно найдется грехов, за которые их стоит покарать. И следующий приказ — лететь на Мустафар, выполнил с легкостью. Только попрощался с любимой, но это же не помешало делу.
Как рыба гниет с головы, так и Республика была уничтожена с правительства. Сепаратисты — тоже. Их король Нут Ганрей был повержен. Республика стала Империей. Он принес всем мир — Энакин, то есть уже Вейдер, был в этом уверен. Но душа все равно разрывалась на части. Лицо жгло от не замечаемых слез...
Это еще не все, что ему предстояло. Оби-Ван не поверил в миротворческую миссию Энакина, а того уже несло, он не мог иначе... Глаза, ненадолго полыхнувшие желтым — и не нужно ничего говорить. Мечи схлестнулись. Битва была яростной, не на жизнь, а на смерть. Но никогда еще Энакин не чувствовал себя настолько сильным... Сила текла сквозь него, направляя его руку, подчиняя себе его тело, и это было потрясающе! Битва никак не могла прекратиться...
— Энакин, ты был мне братом! Предрекали, что ты станешь избранником! Что ты уничтожишь ситхов! — закричал в отчаянии Оби-Ван.
— Ты недооцениваешь мою мощь! — зло выплюнул ему в ответ Энакин. И в этот момент он и правда ощущал себя самым могущественным существом в галактике. Перехватил меч, оттолкнулся от платформы, собираясь для удара...
...И покатился вниз по черному песку, в лаву. Тело охватил огонь, и стало невозможно сдержать крик:
— Ненавижу!
Боль и ярость отражались в этом безумном взгляде. В глазах — желтых, как пламя.
Он чувствовал себя сильнее всех в мире за миг до своего падения...

Сожаление
— Энакин, помоги мне! — крик умирающей Падме разрывал душу. Жуткое чувство, когда близкий человек умирает, а ты ничем не можешь помочь. Он совершенно ничего не понимал в целительных техниках, не имел к ним способностей... и все, что сложнее базового оказания первой помощи, было в магистерских архивах, недоступных пока ему. Он не мог ничего сделать, мог только наблюдать за страданиями любимой.
— Энакин, помоги! — умоляла Падме, протягивая к нему руки...
...Он резко вскочил на кровати. Сон. Очередной сон-видение, в котором его жена умирает во время родов. Эти сны уже вконец измотали Энакина, ни о чем другом думать не получалось. Протер лицо руками — с усилием, пытаясь расслабиться. Не получилось. Падме спала рядом, так безмятежно... Как будто и не было ничего. Для нее — не было.
Позже Энакин не выдержал, понял, что если он не расскажет о видениях хоть кому-нибудь, то сойдет с ума. Тем самым «кем-нибудь» был выбран гранд-магистр Йода.
Маленький магистр принял Энакина, внимательно выслушал и глубокомысленно изрек:
— Не бойся за близких твоих, в Силу преходящих. Отпустить скорее должен все то, что ты потерять боишься.
И все. Как обычно, сплошные загадки, никакой помощи. И в архивы не пробиться. А страх за Падме стал совсем непереносимым. Но говорить больше ни с кем не хотелось... Пока ему не передали вызов от канцлера Палпатина.
...Под аккомпанемент балета мон-каламари канцлер рассказал о легендах ситхов — и откуда бы он должен он этом знать?
— А этому может кто-то обучить? — осторожно спросил Энакин. Он не знал, на что надеялся, но по крайней мере, канцлер был его другом, и давал отчетливые ответы... кажется.
— Только не джедай.
Эта фраза еще долго эхом звучала в мыслях Энакина. Только не джедай... «Я — неправильный джедай, я хочу большего», — сказал он однажды, и кажется, был прав. Но и джедаям верить больше не мог. Все разваливалось. Вся его жизнь — из-за страха потерять любимую. Он много чего не был должен — влюбляться, жениться, чувствовать... да вообще, если на то пошло, мог бы остаться на пыльном шарике Татуина и сгнить в рабстве. Но воля Силы была иной. И вот теперь — что? Потерять жену, как потерял мать? Тогда к нему не прислушались, ответили загадками и теперь. Лжецы! Только говорят о миротворчестве и помощи другим! Энакин был зол на всех, хоть и пытался скрывать это. И только канцлер был так добр, что умолял воспользоваться его знаниями...
— Я открыл страшную правду: канцлер Палпатин — владыка-ситх, — сказал Энакин магистру Винду.
— Если это так, я буду тебе доверять. Жди нас в зале Совета, — и ушел.
Энакин остался один. Наедине со своими страхами, сомнениями... все решится сейчас — или он потеряет Падме, или уйдет из Ордена, потому что там одни прогнившие лжецы, как теперь представлялось Энакину. Его жизнь — рядом с любимой. Потерять ее — это как потерять часть себя. Невыносимо больно. Сердце стучит. Закат за окном полыхает, окрашивая зал в золотисто-красные тона, а на душе пусто и черно. Пора!
...Он врезался в середину боя, налетел вихрем. Канцлер был прав! Но мгновенно все переменилось — Винду, теснивший было Палпатина, повержен сам, убит. Канцлер — или стоит уже говорить «Император» — сокрушил его молниями. Только что стонавший «Энакин, помоги мне, я слишком слаб» — кричал об абсолютной власти, и уже ясно, что лжецы здесь не джедаи... но пути назад отрезаны.
Энакин рухнул на колени, и только крик вырвался:
— Что я наделал!
Слез он не замечал.
— Я клянусь... в верности... вашему учению... — произнес Энакин сдавленно — отступать было некуда, он сам все разрушил. Сожаление? О нет! Ярость Темной стороны захватила его. Все казалось таким ясным и понятным...
— Отлично... отныне ты будешь носить новое имя — Дарт Вейдер.

Гордость
— Гордость — это очень интересное чувство, мой друг, ты согласен? — вкрадчиво спросил император Палпатин.
— Да, мой учитель, — Вейдер предпочел не спорить, не зная заранее, к чему выведет разговор. От императора можно было ожидать чего угодно.
— Гордость заставляет чувствовать нас живыми, желать могущества. Помня о наших достижениях, мы хотим большего... в лучших традициях Темной стороны Силы...
— Ее мощь велика, — дипломатично добавил Вейдер. Император хитро улыбнулся и спросил:
— А чем гордишься ты?
— Нашей Империей, конечно же. Тем, как все устроено.
— Вот как? Идеальный ответ. — Палпатин сцепил пальцы, усмехнулся. — Но я спрашивал не об Империи. Я спрашивал о тебе. Какой твой поступок вызывает у тебя гордость?
— У меня все хорошо, учитель. Я горжусь, что могу быть вашим учеником и служить под вашим началом. Горжусь, что принял ваше учение в свое время.
— Еще один идеальный ответ, — улыбка Палпатина стала ядовитой, исказившей его лицо, полускрытое, как всегда, капюшоном. Император слишком хорошо помнил юношу, который принимал клятву в отчаянии, от безысходности и его крик «что я наделал!» и понимал, что таким гордиться никто бы не стал и Вейдер явно что-то скрывает. Но будет видно. Поэтому Палпатин сменил тему разговора:
— Как продвигается строительство Звезды Смерти?
— Все по плану. Хотите узнать подробности?
— Не сейчас, мой друг, не сейчас. Я думаю, ты мне представишь все в письменном виде. Иди. И подумай о том, что гордость за наши достижения дает нам силы жить.
Вейдер вышел из тронного зала. Что за странные вопросы? Очередная проверка на лояльность? С него станется. Но душу что-то царапало... В чем-то Палпатин попал в цель. Ситху нечем было гордиться. Он заслужил славу Палача Императора не просто так. Но чувствовал от этого не гордость, а только усталость. И гнев — когда ему напоминали о прошлом. Сейчас это невольно произошло, хотя зная Палпатина, «невольно» было очень даже специальным. Особенно Вейдеру не понравилась последняя фраза — живым он точно себя не чувствовал. Давно уже. Это не жизнь, когда из чувств тебе доступны только боль, гнев и скорбь. Не жизнь, когда твое тело по большей части механическое, заключенное в броню. Не жизнь — вообще. Здесь действительно нечем было гордиться.
Гордость — это больше про джедая, бывшего до Вейдера, которого он теперь усиленно пытался вытравить из памяти, при каждом удобном случае напоминая себе, что Энакин Скайуокер мертв. Вот джедай гордился буквально всем. Удачным полетом — а неудачных у него не бывало, успешным завершением миссии — а сколько вы помните не успешных? Когда удавалось что-то починить или сделать с нуля — а удавалось это всегда. Он в принципе бывал горд собой, просто по факту. Просто потому, что его назвали Избранным. Тем, как все складывается. Как же он был наивен в этом!
Вейдер вернулся в свои покои, активировал капсулу для медитации, та раскрылась, словно пасть крайт-дракона, явив белое нутро и механизмы. Зашел внутрь, капсула закрылась. Спустившийся сверху щуп снял с него шлем, и одновременно состав воздуха внутри капсулы стал меняться, насыщаясь кислородом и становясь стерильным. Вейдер расслабленно вздохнул. Красноватый свет визоров изрядно раздражал его, и когда шлем был снят, белизна стен капсулы наконец-то подарила успокоение. «Чем ты гордишься...» Да, конечно... А если серьезно...
Джедай, бывший до Вейдера, гордился не каким-то одним поступком, а тем, что мог помогать другим. Гордился, что рядом с ним были друзья и его любимая жена, его падаван... Что он был джедаем. Когда в результате его действий кто-то обретал свободу, не было большей награды. Вот только он все время хотел еще и еще... чувствовать упоение гордостью, ощущать все в полной мере, быть самым могущественным — или не он Избранный? Сила, однако, умеет зло шутить — он прошел через ад. И этот ад никак не хочет заканчиваться. Так что теперь Вейдер напоминает себе, чем же он на самом деле гордится, точнее — кем. Преданными ему людьми. Бесстрашными, профессионалами в том, что они делают, и умеющими прикрыть спину в случае чего. Прежде всего — его Черной эскадрильей, но не только.
В этом Дарт Вейдер и Энакин Скайуокер были солидарны друг с другом — если есть кто-то рядом, кто тебе искренне предан — это самый лучший повод для гордости.

Страх
Пространство. Тесное пространство камеры для медитаций — белое, чуть глянцевое, в котором отражается усталое лицо. И единственная возможность дышать нормально. Условно нормально, конечно, потому что скоро становится больно — легкие, может, и искусственные, а вот горло начинает перехватывать даже в стерильном воздухе, обогащенном кислородом. И эта белая внутри сфера — единственная возможность снять шлем, избавиться от красноватых светофильтров визоров. Только здесь он может чувствовать себя более-менее нормально, потому что пространство хоть чуть-чуть больше его брони — уже хорошо, уже свобода. Пусть и ненадолго. Да и броня — условное название. Из-за нее пришлось менять весь стиль боя, чтобы панель на груди была постоянно под защитой, иначе одно неверное движение — и жизнеобеспечение просто отключится. Недостойная смерть для ситха. И страх — тоже недостойно. Он не показывает страх. Липкий, набегающий волнами время от времени. У этого страха есть вполне себе медицинское название — клаустрофобия. Неудивительно.
Открытое пространство бесконечного космоса с далекими звездами, огромное же пространство его звездного разрушителя — и такое маленькое, в котором можно жить нормально. Вне камеры медитации это пространство становится еще меньше, уменьшаясь до размеров его брони. Это остальных на корабле его броня пугает, ему же причиняет страдания. Вечно замкнутое пространство, тяжелые латы и даже уязвимость, о которой никто не знает, кроме его учителя и его личного врача — а Вейдер постарается, чтоб никто больше и не узнал, а если такое вдруг каким-то чудом случится, то узнавшие будут мертвы в ту же секунду.
Он проводит столько времени на мостике «Палача» не только потому, что надо быть в курсе работы команды, не только потому, что это положено по статусу — он сам может переписать правила и решить, что по его статусу положено. В основном он стоит и смотрит на звезды в иллюминатор из-за спины рулевого, на достаточном расстоянии, чтобы не нервировать того — хотя кажется, что рулевой давно уже привык. Звезды и чернота космоса — огромное, бесконечное пространство. То, что нужно, чтобы то липкое чувство отступало. Именно здесь медитировать удобнее всего. И чувствовать себя тем, кем он является для галактики — главнокомандующим Империи, лордом ситхов Дартом Вейдером, самым беспощадным человеком... как говорят. Пусть говорят. А еще здесь чувствуется, что «Сила течет во мне и я един с Силой» — и вспоминается эта старая, джедайская еще мантра, которая успокаивает и дарит чувство свободы от клетки брони, напоминая, что Сила есть во всем, а значит границы замкнутого пространства, в общем-то, условны. Но об этом он точно никому не расскажет. Даже своему личному врачу.

Вихрь
— Черный-2, я прикрываю, — Черный-5 срезал по крутой дуге, поднырнув снизу.
Это был обычный тренировочный бой, как миллионы других — разделиться на две команды и имитировать нападение.
— Черный-7, вас понял, иду в атаку, — откликнулся пятый на шифровку седьмого, заложил вираж, выстрелил... его звено отозвалось слаженными выстрелами. И едва успели увернуться от ответных — пусть орудия не были рассчитаны на поражение, всем хотелось быть лучше других. И чувствовать себя частью команды — по-настоящему элитной.
— Черный-лидер, вступаю в бой, — в шлемофонах у эскадрильи раздался знаменитый на всю галактику бас, — Третий, Десятый, за мной, — и еще один истребитель ворвался в сражение, смял противников, изменив картину боя — из обычных тренировочных «клевков» бой вдруг превратился в настоящий ураган, оставалось только приноравливаться, стараться чтобы не задело и вовремя стрелять. В Силе пело от азарта — куда там что подевалось!
Названные истребители выстроились в звено позади Черного-лидера.
— Вижу цель. Огонь! Еще! Слева!
— Черный-2, меня подбили, — доложил Черный-5 на общей для всех «Черных» частоте.
Краткая вспышка, свидетельствующая о точном попадании.
— Выходим из боя.
СИДы возвращались в ангар, один за другим. Пилоты снимали шлемы, вытирали лица — кто ладонью, кто рукавом, и шли в освежитель.
— Соберитесь в кают-компании, отдохните, — Вейдер просто попросил своих ребят об этом, но те восприняли это как приказ. Минут через пять все уже были там, по очереди подходили к пищевому автомату, рассаживались вокруг с пайками и чашками кафа.
— А он... ты представляешь!
— А если бы вот так... — как именно, было показано жестом.
— Да ну, ни то и ни другое... вот если бы...
Обычную нервно-хвастливую болтовню прервал звук характерного механического дыхания. Пилоты замерли, отставив чашки и попытавшись вытянуться по струнке, сидя за столом. Кто-то даже пролил свой каф от неожиданности.
— Интересная стратегия, — заметил Вейдер, жестом приказывая всем оставаться на местах. — В следующий раз отработаем именно ее.
— Да-да, конечно, милорд...
— Отдыхайте. На меня не обращайте внимания, — Вейдер прошел к креслу у иллюминатора.
Пилоты переглянулись — не обращать внимания? Проще сказать, чем сделать.
— Вы в бою просто вихрь, милорд.
Вейдер отмахнулся от них — пейте, мол, свой каф, а я на звезды погляжу. Вихрь... Ну да. Иначе он не умел.

Отчаяние и потери
...Этот кошмар повторялся раз за разом, стоило Вейдеру заснуть. Лавовая река Мустафара, лицо Падме и его рука, душащая ее... все перекрывается спокойным голосом Императора «Ты убил ее в гневе», лица словно плавятся, в ушах стоит собственный крик «Лгунья!»...
Было неважно, сам он убил Падме или она умерла потом. Она умерла... Умерла. Умерла! Ранкор раздери, умерла! И ребенок вместе с ней!
...И каждый раз, просыпаясь от этого кошмара, он чувствовал дикую ярость. Душа болела за Падме — до сих пор. И их сын — Вейдер был уверен, что у них должен быть сын, откуда-то он это чувствовал — каким бы он был? Он потерял главное в жизни — возможность иметь семью, родного человека рядом...
И в тот день, когда повстанцы проникли на Звезду Смерти, тоже снился этот кошмар. Вейдер не мог ни о чем думать, кроме как о той жизни. Энакин Скайуокер мертв. Мертв! Именно так, напоминал он себе. Еще одна потеря, с которой пришлось смириться.
Вейдер смотрел, как взрывается Альдераан, и принцесса, стоящая рядом с ним, не проронила ни слезинки — он невольно восхитился такой выдержкой мятежницы. Даже в Силе от нее чувствовалась холодная сдержанность.
...А потом он приказал отпустить коррелианский грузовик. Конечно же, поставив на него маячок. И повстанцы не подвели — привели их прямиком к своей базе на Явине. И конечно же, завязалась битва. В которой крестокрылы пытались клевать громадину Звезды Смерти и ничего не получалось — имперские СИДы отгоняли их, как мошкару. Отгоняли, да не всех... Вейдер приметил одного, сел на хвост... Пилот оказался профессионалом, нацелился точно — и от Звезды Смерти ничего не осталось. В Силе плеснуло азартом, удивлением и... стало ясно, что пилот — одаренный. Упускать было нельзя. Вейдер погнался следом, желая прикончить того — если это еще один джедай... только их не хватало! Но «джедай» ловко ушел, а Вейдера подбил тот самый коррелианский грузовик — он сорвался в пике, Черные прикрыли. Вейдер смог уйти, поклявшись разыскать этого стрелка, чего бы это ни стоило. Он ненавидел Звезду Смерти, но потеря чести Империи — повстанец дорого за это заплатит!

Надежда
Он чувствовал себя уязвленным. Не имело значения, как лично он относился к Звезде Смерти – строго говоря, Вейдер предпочел бы разработки новых кораблей, и в этом был согласен с гранд-адмиралом Трауном, продвигавшим свои СИД-защитники. Если подумать, они были не так уж плохи, особенно когда представилась возможность оценить их в деле. И все-таки в разработку попал проект «Звездочка», он же Звезда Смерти. И вот оказывалось, что он был прав – эта громадина себя не оправдала. С одной стороны – честь и мощь Империи, как предполагалось, с другой – не следовало надеяться на что-то одно.
Так что когда повстанцы взорвали Звезду Смерти, Вейдер был зол, но еще более его занимал вопрос о том, кто это сделал. Кто оказался тем одаренным, решившимся на такое безрассудство. Холодный анализ прошедших событий подсказывал Вейдеру, что повстанец не погиб просто чудом – нереальное везение. И у него, и у обладателя коррелианского грузовика.
Афишировать свой интерес среди СИБовцев не хотелось, у разведки – тем более, так что за поиском ответов пришлось прибегнуть к помощи наемников. Зато информация точно не утечет... в другие, более высокие инстанции, скажем так. Вейдер надеялся – сам толком не знал, на что. Было бы логично казнить повстанца, когда тот будет найден, но... смутное предчувствие подсказывало, что сюрпризы еще будут.
...Наемник вошел в кабинет, предназначенный для встречи. Его внешность была скрыта за мандалорскими доспехами. Как это иронично, отметил Вейдер – двое, скрывающих свою личность, хотят докопаться до правды. Наемник протянул ситху инфочип с записями расследования.
- Что вы можете сказать на словах? Основное?
- Если совсем коротко, то тот, о ком вы спрашиваете, теперь знаменитость, - наемник хмыкнул, - еще бы, взорвать Звезду Смерти! Его там считают джедаем и превозносят до небес.
- Он на самом деле джедай?
- Этого мне узнать не удалось. Впрочем, вы сами можете сделать выводы из предоставленной информации.
- Имя. Вы узнали его имя?
- Если это что-то скажет вам... его фамилия – Скайуокер.

Добавлено через 1 мин.

согласна. В последние минуты и сбылось. Хотя про броню - несколько раньше, увы.

В этом-то и проблема. Легче человека вывести из рабства, чем рабство из человека, ибо другое для этого нужно. Помощь нужна... определённого рода, а её-то он и не получил. А если самому, то вот так и выходит, если выходит, то самой страшной ценой. Но зато как!